Фактор внешности
Шрифт:
— Чарли, ты ведь на самом деле не гей?
Я обернулся и ответил:
— Нет, но не говори об этом Рики!
Наши противники бросились вперед, не давая мне пробиться к сетке. Я снова бросил мяч Мабэю, оказавшемуся ближе к ней, чем я.
— Ты, чертов сукин сын! — воскликнул он, поняв, в чем дело.
— Не говори плохо о моей матери,
Мабэй рассмеялся. Ему, наконец, удалось попасть в сетку благодаря моей своевременной передаче.
— Чего ты смеешься, придурок?
Трибуны гудели от восторга. Мне следовало почувствовать волнение, но я был абсолютно спокоен. Ничего необычного, самая заурядная игра. После тюрьмы мало что могло расшевелить мои нервы.
Мы промахнулись. Они промахнулись. Мы попали, а они снова промахнулись. Прозвенел звонок, и Мабэй, столкнувшись со мной на выходе с поля, хлопнул меня по плечу:
— Хорошая работа, Чарли.
— Знаешь, что придумал этот сукин сын? — улыбнулся Джулиан. — Крикнул Темплтону, что он гей, и этот чертов придурок промазал аж два раза!
Куртис возразил ему, помотав головой:
— Плевать. Если мы победим, я готов признать, что я тоже гей.
Я был рад, что большинство ребят оказались на моей стороне и, кроме того, я сумел доказать, что крут не меньше, чем эта знаменитость. Я знал, что Роттвейлер была там, на трибунах. Знал даже, где именно она сидела, и, подбегая к корзине, оглянулся на нее. Мне казалось, что она беззвучно произнесла одними губами:
— Давай же, Чарли, покажи им, на что ты способен!
И я забросил мяч в сетку. Зрители кричали, аплодировали и вскакивали с мест. А я лежал на земле не двигаясь. Меня можно было принять за мертвого. Я думал как раз о том, что мог бы умереть тогда, в тот вечер у Казановы. Попади в меня хоть одна пуля, и мне конец.
Объявили штрафной. Я все еще не мог пошевелиться. От гула и воплей у меня звенело в ушах, но, сосредоточившись, я разглядел Роттвейлер. Она была в первом
Объявили экстренный перерыв, и операторы, снимающие матч, спустились прямо на поле. Поднялась настоящая суматоха, Мабэй и Куртис подошли ко мне и наклонились, вглядываясь в мое лицо.
— Все в порядке, со мной все нормально.
Все продолжали веселиться, пить пиво. Никто толком не понимал, чем вызвана досадная заминка в игре. Джулиан что-то рассказывал кому-то о том, как менял колеса у своего «рейнджровера».
Вскоре подошла Роттвейлер и обе девушки — держась за руки, бледные от страха. Ротти стояла закрыв глаза, словно беззвучно молилась, и я впервые задумался: кому она могла молиться? Во что верила эта загадочная женщина? Но когда она открыла глаза, я подумал, что, наверное, ошибся — она не молилась, а просто не хотела смотреть на всю эту суету. Миллионная толпа шумела, недовольная слишком затянувшейся паузой, а я мечтал поскорее оказаться где-нибудь в стенах своего дома, за пределами ее видимости.
— Высокий и гордый.
Я узнал этот инфернальный голос. Сжал мяч в руках и подбросил его вверх один, другой раз…
Роттвейлер закурила. Как она могла это сделать рядом с Карой, пытавшейся дышать по системе йоги? Солнце… луна… солнце… луна… бей, бей… Я подбрасывал мяч и ловил его. Свет резал мне глаза. Дженни пристально смотрела на меня, повторяя еле слышно до бесконечности: «Я люблю тебя». Но может быть, я снова ошибался… Она любит меня. Это странно. Время работы в мире моды многому меня научило, но было что-то очень-очень важное… самое важное, что я должен был запомнить и усвоить. Я открыл глаза и увидел кольцо. Я смотрел на него, понимая, что это только символ — символ пустоты. Дыра. Все и ничего. Ничего.
Мгновение — и я подбросил мяч так высоко, что он попал в корзину.