Фактор Z (сборник)

Коллектив авторов

— Да не собираюсь я с тобой встречаться! Вот ещё привязалась! — уже всерьёз забеспокоился нервный тип субтильного телосложения, не купившийся на «мощного мужчину». — Полапал разок по пьяни, так уж и права на меня заимела, да? И провожать тебя, не мечтай, не собирался! Покурить вон на улицу вышел, а тут ты со своими глупостями… Между прочим я очень сомневаюсь, что вообще тебя хочу… сильно сомневаюсь… хотя если бутылку водяры поставишь переспать с ТАКОЙ может будет интересно, сроду с толстыми не пробовал… Ладно, беги за бутылкой пока я добрый, но меньше литра не бери…

— Как переспать? Так сразу и не узнав даже имени? — вдруг густо покраснев, очень нелогично поразилась

пристающая к нему девица. — Гадость какая! Ещё и за водку! Вот урод!

— Это я то урод! Я урод?! Ты, бегемотиха, хоть в одном зеркале умещаешься, или только по частям себя видишь? Так кто из нас ур… ку-уда! Стой!

Но она уже круто развернулась, сильно пошатнувшись при этом, и бросилась в темноту — пьяная, слишком ярко одетая и очень толстая девушка; не желанная, не богатая и не счастливая, да ещё с редким и ужасным именем Груша.

«Грушка! Грушенька! Кушать!» — кричала на весь двор её не молодая мама (которую иногда даже принимали за бабушку), и это был единственный человек, произносящий странное имя до того тепло, что оно казалось милым прозвищем ребёнка. Вроде как — ах ты ж моя ягодка, розочка, тыковка! Зачем надо было выбирать имя, обрекающее ребёнка на насмешки со стороны Марин, Яночек и Кристин, мама Груши видимо в своё время не додумала.

«Грушенька, красавица моя!» — ласково выпевала она дочке всё детство и отрочество, и та верила, что да, красавица, хотя всегда была пузатенькой толстушкой. А в старших классах школы, когда заработали гормоны и начала формироваться фигура, несчастная вдруг заимела на бедрах мощное жировое «галифе».

— Прикинь, вон та — Груша! Да не прозвище это, имя! Зовут её так! А теперь зацени фигуру — вот умора, полное совпадение! — сколько раз слышала девочка за своей спиной, только в разных издевательских вариантах.

«Ничего, вот вырасту, сяду на диету и похудею!» — утешалась она, заправляя за ухо прядь вьющихся волос, и очень сама себе верила. То, что можно сесть на диету прямо сейчас, Груша, конечно, осознавала. Но с вечными пирогами и другой домашней выпечкой, которой закармливала её мама (мучным ведь питаться дешевле), понимала — это бесполезно. А когда пыталась просто есть этих пирогов поменьше, то всегда остро ощущала безудержный голод, сосущий её большое пухлое тело, и неизменно срывалась, наедаясь до болей в желудке в очередной «последний раз».

И кушала Груша мамины чудесные пироги ровно до двадцати семи лет, пока та не решилась на переезд к сестре в деревню, понимая, что девочке хочется самостоятельности. Вот только по отъезду мамы вместо обещанной себе диеты «самостоятельная девочка» полностью перешла на магазинные плюшки и булки, потому что готовить было лень, а привычка питаться мучным оказалась непреодолимой.

Последствия не заставили себя ждать: Груша окончательно превратилась во что-то огромное и бесформенное на отёкших тумбообразных ногах. Над такой толщиной даже перестали насмехаться и все поголовно принялись её жалеть. Даже незнакомые. И только одно примеряло бедную Грушу с жизнью в ненавистном теле — непомерно разросшуюся плоть венчала хорошенькая кудрявая головка чуть толстощёкой красавицы. Которая обожала кокетничать, щуря лукавые глаза под длиннющими густыми ресницами и хохотать, демонстрируя идеальные зубы. При такой головке оставалось всего-навсего скинуть энное количество килограмм, и Аграфена свято верила — когда-нибудь это обязательно произойдёт. Либо она пересилит себя и сядет, наконец, на диету (да хоть с очередного понедельника!), либо её организм заработает на «самопоедание» и ненавистная толщина вдруг возьмёт и… рассосётся. Бывают же случаи, когда люди внезапно худеют!

Старуха

была очень грязной, пахучей и наверняка сумасшедшей, потому что при более пристальном осмотре под ближайшим фонарём её брови оказались густого синего цвета. Чем уж намалевала бабуля себе такую красоту было неизвестно, а вот за гигиеной и состоянием своей одежды старая женщина явно не следила.

— Мешковину что ли на себя нацепила? — изумившись, подумала Груша, разглядывая грубые ветхие нити, под которыми явственно просвечивало голое тело. — Даже бомжи с помойки так не одеваются, на них просто старьё… Ой, да она вроде как без трусов? Ну, точно бабка с приветом!

На старуху она наткнулась когда удирала от типа, к которому сама же и прицепилась на сегодняшней, очень редкой в её жизни вечеринке. Удирала не потому что он её преследовал (даже не собирался!), спасалась от стыда за собственное глупейшее поведение. Спокойно дожить до двадцати восьми лет более-менее в ладу с собой (как бы ни выглядели со стороны её объемы), и вдруг пойти в полный разнос на почве банального опьянения!

— Самое смешное было настаивать, будто я ему очень понравилась… — ела себя поедом Аграфена, отвлекшись от старухи, но продолжая топтаться рядом чуть не в обнимку с фонарём. — Целую лекцию про одиночество этому несчастному прочитала, целую философию о преимуществе душевной красоты над телесной под это дело подвела… Ох и дура! Ещё и на бегемотиху обиделась! Я и есть самая жалкая бегемотиха из вонючего болота в период острой течки… Кстати о болоте — неужели это от меня… фу ты, да это же от бабки так несёт!

Оторвавшись от фонаря, пьяная Груша нетвёрдо шагнула прочь, но в этот момент бабулю тоже шатнуло и она… жалобно мяукнула. От неожиданности Груша икнула, развернулась и уставилась на старуху. Густо-синие брови и просвечивающая через ветхую ткань голая… гм… голый живот не отрицали мяуканья такой колоритной личности. Однако минуту спустя Груша разглядела под мышкой у бомжихи котёнка, но только потому, что тот решил вырваться. Неприятные, в каких-то странных болячках старческие руки не вынесли атаки и разжались, отчего котёнок с размаху плюхнулся на асфальт. Но никуда не сбежал, а просто лег на заскорузлую ступню хозяйки и откинулся на бок. Совсем не миленький, очень тощий и пыльный, с вытянутой крысиной мордочкой и — о боже! — с только одним здоровым глазом. Второй, как с острой жалостью заметила Груша, у бедной зверюшки вытек. И именно этот факт дал толчок к последующим событиям.

Пустив нетрезвую слезу, она вознамерилась отнять у старухи котенка, забрать его к себе и хорошенько накормить (хотя никогда прежде ничего подобного не делала). А потому, умильно улыбаясь, наклонилась к зверёнышу, сюсюкая что-то невразумительное. Но тот, вместо того чтобы обрадоваться, вдруг подскочил и мигом взобрался по расползающемуся платью хозяйки на её костлявое плечо. Груша опять с пьяной настойчивостью потянулась за ним, намереваясь через силу осчастливить глупое животное, и вдруг встретилась со старухой глазами.

— Придется кота подбирать вместе с бабкой… не выжить ей на улице… А может — ну их? Есть ведь милиция, всякие приюты. — Трусливые мысли в её голове почти забили благородные, а потом нехотя отступили перед отрешённым, абсолютно бездумным взглядом старческих глаз. — Видать бабуля уже в глубоком детстве, таращится аки младенчик, осталось агукнуть и слюнки пустить… О-о, вот и наши слюнки, очень мило. Интересно, она ещё не разучилась говорить?

Груша зачем-то прокашлялась и начала:

— Э-э… бабулечка, вы себя как чувствуете? Вам есть куда идти, а то я бы проводила… Поздно, говорю, холодает, спать пора!