Фактотум

Буковски Чарльз

— Я тебе надоела, да?

— Я тебя очень прошу, не начинай. Просто отвези меня на автовокзал, хорошо?

Джан пошла в ванную — подкраситься и привести себя в порядок. Ей было больно. Действительно больно.

— Что-то мы потеряли. Что-то по-настоящему важное. Вначале все было иначе.

Я ничего не сказал. Налил себе еще виски. Джан подошла, посмотрела на меня.

— Хэнк, останься со мной.

— Нет.

Она опять ушла в ванную и очень долго не выходила. Я достал чемодан. Вещей у меня было мало. Я взял будильник. Джан он все равно не нужен.

Джан довезла меня до автовокзала, высадила у входа и сразу умчалась. Я едва успел вытащить чемодан. Я

вошел в здание, взял билет. Потом прошел в зал ожидания и сел на жесткую деревянную скамейку. Народу было немало. Мы все сидели и дожидались своих автобусов, поглядывая друг на друга и не глядя друг на друга. Мы жевали жвачку, пили кофе, отлучались в сортир по малой нужде, возвращались обратно и спали. Мы сидели на жестких скамейках и курили сигареты, хотя нам совсем не хотелось курить. Мы разглядывали товары в витринах киосков: картофельные чипсы, журналы, пакетики с арахисом, книжки-бестселлеры, жевательную резинку, освежители дыхания, лакричные капли, игрушечные свистки.

Глава 53

Майами — вот самое дальнее место, куда я мог уехать, не покидая страну. Я взял с собой Генри Миллера и всю дорогу честно пытался читать. Когда он хорош, то действительно хорош, а когда плох, то плох безнадежно. Разумеется, у меня с собой было. Я выпил пинту. Потом — еще пинту. Потом — еще. Путешествие продлилось четыре дня и пять ночей. По дороге не произошло ничего интересного, если не считать эпизода с молоденькой брюнеткой, чьи родители отказались оплачивать ее обучение в колледже. Мы с ней просто невинно потерлись коленками и бедрами, без криминала. Она вышла посреди ночи на какой-то особенно неприветливой остановке в самой пустынной и самой холодной части страны — и исчезла навсегда. Я не могу спать в междугородных автобусах. Для того чтобы заснуть в автобусе, мне надо нажраться в хлам. Но я не решился применить столь радикальный метод. Когда мы приехали в Майами, я едва держался на ногах. Я не спал и не срал пять суток. Был ранний вечер. Я шел по городу, наслаждаясь вновь обретенной возможностью просто пройтись, размять ноги, подышать свежим воздухом.

«СДАЮТСЯ КОМНАТЫ». Я подошел, позвонил. В те времена надо было всегда убирать старый чемодан в сторонку — так, чтобы его не увидели те, кто откроет дверь.

— Мне нужна комната. Сколько это будет стоить?

— Шесть с половиной долларов в неделю.

— А можно мне посмотреть?

— Конечно.

Я вошел в дом и поднялся по лестнице следом за хозяйкой. Хозяйке было лет сорок пять, но ее задница колыхалась весьма аппетитно. Сколько раз я вот так поднимался по лестницам следом за разными женщинами и всегда думал: «Если бы какая-нибудь милая, добрая женщина, вот вроде этой, предложила заботиться обо мне, и кормить меня вкусной горячей едой, и стирать мне носки и трусы, я бы не отказался».

Она открыла дверь в комнату, и я заглянул внутрь.

— Мне нравится, — сказал я. — С виду очень даже прилично.

— Вы работаете?

— Я работаю на себя.

— А можно узнать, в чем заключается ваша работа?

— Я писатель.

— Вы пишете книги? И много уже написали?

— Ну, я пока еще не готов взяться за большой роман. Я пишу в основном статьи. Для разных журналов.

Получается не то чтобы очень здорово, но я совершенствую мастерство.

— Хорошо. Сейчас я отдам вам ключи и расписку, что вы заплатили за неделю вперед.

Мы спустились на первый этаж. Хозяйка шла первой, я — следом. Теперь ее задница колыхалась не так аппетитно, как это было, когда мы поднимались наверх. Я смотрел на хозяйкин затылок и представлял, как целую ее за ушком.

— Меня

зовут миссис Адамс, — сказала она. — А вас?

— Генри Чинаски.

Я отдал деньги, она написала расписку. А потом я услышал какие-то звуки, доносившиеся из-за двери слева, — как будто кто-то пилил деревяшку пилой, только пронзительный скрежет перемежался натужными вздохами. Каждый вздох казался последним, но в конечном итоге за каждым болезненным хрипом следовал еще один — и еще, и еще.

— Мой муж очень болен, — сказала миссис Адамс, вручая мне расписку и ключи. Она улыбнулась. У нее были красивые глаза — светло-карие и искрящиеся. Я пошел вверх по лестнице. К себе в комнату.

Уже наверху я вспомнил, что забыл чемодан под лестницей. Я спустился и взял чемодан. Хриплые вздохи за дверью миссис Адаме стали значительно громче. Я занес чемодан к себе в комнату, бросил его на кровать, потом снова спустился и вышел на улицу, в ночь. Прошелся по городу, нашел бакалейную лавку, купил батон хлеба и банку арахисового масла. У меня был карманный нож, так что мне было чем намазать масло на хлеб. То есть я мог поесть.

Вернувшись в дом, я пару минут постоял в коридоре внизу, слушая натужное дыхание мистера Адамса. Я стоял и думал: «Вот она, Смерть». Потом поднялся к себе, открыл банку с арахисовым маслом и — под аккомпанемент приглушенных звуков смерти, доносившихся снизу, — запустил туда пальцы. Я ел масло руками. Это было волшебно. Потом я открыл пакет с хлебом. Хлеб был зеленый, заплесневелый, и от него пахло резкой перебродившей кислятиной. Как можно вообще продавать такой хлеб?! Что же это за место такое, Флорида? Я бросил хлеб на пол, разделся, выключил свет, лег в постель, накрылся одеялом и еще долго лежал в темноте и прислушивался…

Глава 54

Утром в доме было тихо, и я подумал: «Хорошо. Наверное, его увезли в больницу. Ну или в морг. Теперь, может быть, мне удастся посрать». Я оделся, спустился на первый этаж, где была ванная, и — да — у меня получилось. Потом я вернулся к себе, снова забрался в постель и поспал еще часик.

Меня разбудил стук в дверь. Я сел на кровати и крикнул: «Войдите!» — спросонья не сообразив, что происходит. Дверь открылась. Вошла совершенно роскошная женщина, одетая во все зеленое. Настоящая кинозвезда. У нее была блузка с глубоким вырезом и узкая юбка в облипку. Женщина ничего не сказала. Она просто стояла и смотрела на меня. Я сидел на кровати, в одних трусах, и прижимал к груди одеяло. Чинаски — великий любовник. «Будь я мужчиной, — подумал я, — я бы набросился на нее и изнасиловал вот прямо сейчас, я бы сделал так, чтобы у нее загорались трусики каждый раз, когда я прикасаюсь к ней, я бы заставил ее поехать за мной на край света, я бы писал ей любовные письма на светло-красной папиросной бумаге, и она бы рыдала, читая их». В отличие от тела лицо у нее было какое-то неопределенное, невыразительное. Самое обыкновенное лицо круглой формы. Ее глаза упорно пытались поймать мой взгляд. Ее волосы были растрепаны. Ей было лет тридцать пять. И она пребывала в каком-то странном возбуждении.

— Муж миссис Адаме скончался сегодня ночью, — сообщила она.

— Ой, — сказал я и подумал, что она, наверное, тоже рада, что эти кошмарные звуки наконец прекратились.

— И мы сейчас собираем деньги. На цветы для похорон мистера Адамса.

— То есть эти цветы предназначаются для покойника? А зачем покойнику цветы? — сказал я. Получилось довольно нескладно.

Она замялась в нерешительности.

— Мы подумали, что так будет правильно. Так всегда делается. В общем, я зашла спросить, не хотите ли вы поучаствовать?