Факультет чудаков
Шрифт:
— Видели его? Новый комиссар.
— Кажется, еврей. Что за черт, везде суют евреев. Будто нет русских.
— Вы правы, коллега, их нет в коммунистической партии. Только евреи и китайцы. Впрочем, этот, кажется, русский.
— Вы не знаете, кто второй?
— С рыжим портфелем? Комендант мытнинского общежития.
— Не могу забыть. Не могу забыть: в детстве я не любил печеных яблоков. Тетка, у которой я воспитывался…
Все встали: в два была назначена сходка.
Впереди
Они вошли во двор многоэтажного дома, стоявшего на углу Мытнинской набережной и Зоологического переулка. Биржевой мост находился рядом. Трамваи, дребезжа как посуда, перекатывались через мост и останавливались возле ворот многоэтажного дома, в который только что вошли человек с корзиной и собака.
Они направились в канцелярию общежития. Первой вошла собака.
Комендант достал домовую книгу. Он задал несколько вопросов пришедшему, сделав при этом несколько движений карандашом в воздухе, по-видимому выражавших его нетерпение, занятость.
Пришедший ответил.
— Что за чепуха! — выругался комендант. — Я спрашиваю имя. Вы отвечаете — «Василий». Я спрашиваю фамилию, вы — то же самое. Не может быть.
— Вы не так меня поняли. Я Уткин. Уткин! У меня есть удостоверение. Жил в сельском детдоме. Сюда командирован комсомольской организацией.
Он вытащил из кармана записную книжку. Аккуратно обернутая в чистую бумажку, она оказалась комсомольским билетом.
— Я Уткин! Василий Уткин, — повторил он.
Только теперь комендант обнаружил: ботинки на ногах пришедшего были разного цвета.
— Эге, брат, — сразу перешел, он на «ты», — да у тебя сапоги как, — он долго подыскивал подходящее сравнение, — у голландского консула.
— Ничего подобного, — оправдывался Уткин. — Мне выдали их в детском доме. Американцы оставили много обуви. И все на одну ногу. Все черные — на левую. Все желтые — на правую.
Немногие вещи, стоявшие в канцелярии, не заинтересовали Уткина. Комендант тоже не заинтересовал Уткина, и он собрался уходить. Но Уткин заинтересовал коменданта: маленькое совершенно круглое лицо, узенькие глазки, короткий плоский нос. Его фамилия к нему подходила как нельзя лучше. В самом деле, он походил на утку. Только не на всамделишную, а на игрушечную, каких мастерят вятские кустари. Комендант, очевидно, был родом из Вятки — Уткин ему понравился.
— Ты комсомолец? — сказал комендант. — Отлично. Ты нам нужен.
Он угостил Уткина папироской. Они поднялись в пятый этаж. Комендант помогал поднимать корзину.
— Здесь, — открыв дверь, сказал комендант, — ты будешь жить.
Уткин растерялся. Вместо комнаты ему предлагали зал пустующий и темный, где стены казались далекими, как горизонт. Он поставил корзину и побежал осматривать город.
Держа, словно ружье, половую щетку, сторож никого не пускал. Рыжебородый как царь, он стоял, заслонив дверь актового
— Не пущу, — повторял сторож. — Никого не пущу. Господин проректор строжающе воспретил.
Он медленно поворачивался. Вместе с ним поворачивалась его суконная грудь. Поворачивалось объявление. Поворачивалась медная пуговица. Вместе с пуговицей поворачивался свет, осколки коридора, осколки лиц.
Поворачивалась толпа.
— Вы задерживаете сходку.
— Не пущу, господа, никак не пущу. Господин проректор строжающе воспретил.
— Но у нас сходка. Поймите.
— Не пущу, господа, никак не пущу.
Блистая лысинами, сверкая новыми ботинками, прошли два профессора. Казалось, они уносили с собой свет. Стало темнее. Толпа раздвинулась. Показался Лузин.
— Мы вас ждем. Он не хочет открывать.
Сторож с отчаянием сорвал с себя объявление и протянул Лузину.
— «Господа, — прочел вслух Лузин, — колонны актового зала не ремонтировались в течение последнего десятилетия. Возможен обвал потолка. Проректор».
Лоб сторожа таял. Пот капал ему на грудь, как слезы.
— Не пущу, — повторял он, — не могу пустить.
Лузин возвратил ему объявление. Он взял его под руку и отвел его в сторону.
— Скажите проректору: мы приглашаем его на сходку. Мы сделаем так, что потолок обвалится на нас, не задев его.
Он подмигнул сторожу. Тот трусливо захохотал, оглядываясь по сторонам и прикрывая рот ладонью. Он раскрыл дверь. Поток студентов хлынул в актовый зал.
Семь студентов свернули с проспекта 25-го Октября на Лиговку. Горели фонари.
Они прошли через тень, отбрасываемую башней Октябрьского вокзала. Из водосточных труб с шумом падала вода, заливая тротуары. На земле, на каменных плитах, в лужах валялись пьяные. Пьяные хрюкали.
— Нигде, нигде нет такого безобразия. В Западной Европе…
— Вы находитесь не в Западной Европе…
— Вот именно, Крапивин. Вы угадали. Мы находимся не в Западной Европе.
— Дальше?
— В университетских городах Западной Европы имеются публичные дома, прекрасно приспособленные для нужд студенчества. Там нет…
— Друзья, простите мне мои печальные мысли. Нас ждут, возможно, мегеры. Прекрасные мегеры ждут нас. Они предложат нам свои объятия. Полтинник штука. Поцелуями мы будем исчислять содержимое наших кошельков. Гривенник — поцелуй. Нас ждут мегеры. Не придется ли нам, друзья, завязывать себе глаза во время удовольствия? Все ли захватили с собой носовые платки?
— Все.
Проститутки вышли к ним навстречу. Растрепанные (как после сна), полупьяные, небрежно одетые, одинаковые (отличаясь только носами), они остановились. Одна из них отделилась. Подошла к студентам.