Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
Тюльпан вскочил так быстро, как смог, и пнул мерзавца в зад, но тот обернулся и ударил его в горло, так что Тюльпан, задохнувшись, снова рухнул наземь. Да, мерзавец умел драться!
— Вернись… а то я ему глотку перережу, — словно в страшном сне Тюльпан слышал его крик, и тут к нему вернулась ясность мысли и в ужасе он понял: "- Она вернется, но меня это не спасет, а этот негодяй её сначала изнасилует, потом убьет!"
И тут он увидел Летицию: та медленно выходила из лесу, правой рукой придерживая на груди разорванное платье.
— Хорошая
— Беги! — кричал Фанфан. — Господи, ты что, не понимаешь!..
— Заткнись! — взбешенный негодяй грубо вдавил ногой его голову в песок.
Летиция боязливо приближалась, и не взирая на загар, было видно, как она бледна и вся тряслась от страха.
— Теперь я покажу твоему сопляку, как это делается! — развеселился марселец и уже начал вновь снимать штаны, на этот раз собираясь успешно завершить дело — но именно поэтому и не успел перехватить нож, который прятала Летиция под платьем и которым проткнула ему горло так быстро, что нож так и остался там торчать.
Марселец рухнул на колени. Зрелище было ужасающим: из его незагорелой шеи ударил кровавый водопад, в горле раздалось бульканье, глаза закатились. Потом он вдруг дугой согнулся вперед, — и умер в позе молящегося араба.
Тюльпан вырвал нож у него из шеи.
— Он нам ещё понадобится рыбу чистить! — сказал он, пытаясь пошутить. Здоровой рукой обнял Летицию за плечи и посильней прижал к себе. Та все ещё дрожала и не открывала глаз.
— Ты храбрая как настоящий мужчина, любовь моя! — сказал он тихо, впервые назвав её так.
— Я тебя так, так люблю! — вздохнула она, и тоже в первый раз сказала о любви.
Любовь! Теперь они оба знали, что любить будут вечно! Обязаны друг другу спасением, обязаны друг другу жизнью, и впредь всегда жизнь одного будет залогом жизни другого!
Последняя звезда на ночном небе уже начала бледнеть, когда Фанфану стало совсем плохо. Летиция видела, что Фанфан умирает! Лежа в шалаше под одеялом, он бредил, жадно хватая воздух. Летиция то и дело склонялась к его лицу, проверяя, дышит ли он. Тихонько окликала его по имени, но он не отвечал.
Пистолетная пуля порвала мышцы плеча и застряла глубоко в ране. Извлечь её Летиция не сумела и довольствовалась тем, что на рану наложила Фанфану повязку из заботливо подобранных трав и листьев, как учили её дома, и её перевязала остатками убогого своего платья, понимая при этом, что если все так оставить, рана быстро начнет воспаляться и начнется гангрена.
На рассвете она решилась. К Фанфану на время вернулось сознание.
— Мне уже лучше, — слабо улыбнулся он, когда она умывала его и дала напиться.
— Если ты обопрешься на меня, сможешь дойти до лодки? Я пыталась дотащить тебя, но сил не хватило.
— Поплывем ловить рыбу?
— Нет, поплывем в Аяччо!
— Аяччо?
— Там найдем врача! Тебе нужен врач, нужна помощь! — под решительностью она пыталась скрыть свое отчаяние. — Я сама ничем помочь не могу! — сердилась она, страдающе заломив руки.
Столь серьезный тон его удивил.
— Что, мои дела так плохи?
— Нет не думаю, но ты потерял много крови и пуля осталась в ране! И у тебя жар!
— Ладно, я согласен на Аяччо! — покорно как ребенок согласился он, чуть живой от слабости.
Только позже, кое-как забравшись в лодку и устроившись на дне, глотнув свежего морского воздуха, он пришел ненадолго в себя и спросил:
— А это далеко?
— Часов четыре-пять, если я смогу грести без отдыха!
— Грести буду я, — заявил он и снова потерял сознание.
Только часов в восемь утра открыл глаза вновь. Где он, что с ним? Ничего не видел, целиком накрыт одеялом, и почувствовал, что дно под ним качается.
— Э! О! — он поднял голову. Увидел Летицию, которая гребла, все ещё гребла, бледная от усталости, пот с неё так и лил. — Ты зачем меня спрятала под одеяло?
— На побережье французские посты, а мы плывем всего в полумиле от берега! Как ты себя чувствуешь?
— Не знаю. Кажется, я вообще ничего не чувствую. Скоро будем там?
Когда он проснулся снова, было темно. Он ужасно страдал. Рана его Летиция предпочла об этом не говорить — почернела так, что на неё страшно было смотреть, и рука отекла до самого запястья.
Лодка лежала меж двух скал в какой-то маленькой бухточке, в неё бил прибой. Летиция, вне себя от страха, изо всех сил старалась не расплакаться. Не знала, что делать — то ли поскорее выйти на берег — в Аяччо, полном военных, это означало бы выдать французам дезертира — или подождать до глубокой ночи — но ведь каждый уходящий час приближал смерть Фанфана!
Все-таки Летиция решила подождать, — она больше верила в телесную крепость Фанфана, чем в милосердие французов.
Около полуночи нос лодки зарылся в песок небольшой полоски пляжа в паре сотен метров от причала, где стояли французские корабли. Над пляжем в глубокой тьме просматривались беленые стены домов. Луны не было. Могут в этот час в глухом, молчащем городе быть французские патрули?
Впервые за те долгие-предолгие часы, когда она гребла и плакала, плакала и гребла, Летиция почувствовала, как отходит у неё сердце: неподалеку, всего в какой-то сотне метров она увидела дом своего кузена Аурелия Мути — сына старшей сестры её матери, последнего оставшегося в живых члена их семьи.
Хирург Аурелио Мути, самый видный член их семьи! Вот кто спасет Фанфана! И найдет где его спрятать, потому что хирург Аурелио Мути не какой-нибудь предатель, что прислуживает французам и способен выдать дезертира! Именно Аурелио Мути привез на Корсику Паскуалини — того самого, что так и не нашел полковник де Рампоно.