Фанфики
Шрифт:
Передо мной на складе лежит количество изделий, сравнимое с годовой нормой потребления этого «товара массового спроса» всей «Святой Руси». Это означает, что моя деятельность даст отдачу национального, общесвяторусского уровня!
Я состоялся как прогрессор — создал, инновационным путём, «хендл» для влияния на жизнь целого государства.
«Пряслень» есть в каждой крестьянской семье. А у меня один дедок может «обпрясленить» всю Россию! Это не монополия волынских князей — там власть управляет производством на уровне законов, таможен, податей. А здесь — я сам, здесь —
Мы делаем товар «двойного назначения»: и «национальные деньги», и «предмет повседневного обихода». Что происходит, когда национальная валюта быстренько дешевеет — моим современникам напоминать не надо. И какие возможности открываются для человека, который знает заранее… А уж тем более сам управляет «печатным станком»…
Конечно, «пряслень» — только одна из местных «валют». Но — самая массовая! Вот, я уже достиг «вятшизма» уровня «Всея Святые Руси». А этого никто не видит!
И не надо!
Потому что есть власти… Туземные власти для прогрессора — самая большая опасность.
Как-то не думал, что попаданцу необходимо скрывать свои успехи. Не от всяких мракобесов или обскурантистов, а просто от нормальных людей, просто озабоченных стабильностью отечественной экономики.
А ведь это — обязательно! Попаданец всегда… такая сволочь! А уж в экономике… хлебом не корми — дай нагадить и разрушить!
Поэтому «гадим и рушим». Но — тихо. «Никто не понимает»? — Молодцы. Так держать!
Последняя фраза вырвалась вслух. Народ переглянулся, ожидая детализации насчёт «так», и за что именно этого «така» держать.
Я старательно сделал равнодушное лицо и высыпал горсть колечек обратно в ящик:
— Гончары… пусть делают, ничего менять не будем. А вот людям торговым! Я вам внятно говорю: платить везде вот этими! Поняли?
— А… ежели… не схотят?
— Тогда вон теми, розовыми. От старья надо избавляться.
От «старья» — шиферных колечек — избавлялись долго: народ понял, что оно — «старьё» и стал избегать. Мои приказчики сразу залюбили собственные «деньги». Мы активно ими расплачивались на востоке — по Угре и Оке, на северо-западе — в Дорогобуже и Смоленске. Но главное — мы продвинули эти «грузила» на рынке в Елно. Наши — дешевле овруческих, а для погорельцев по Десне — это существеннее привычности.
За три года мы вытеснили шиферные пряслица с Верхнего Днепра, Сожа, Десны, Угры и Верхней Оки. В качестве денег розовые колечки ещё ходили меж людей, но на прялках всё более висели наши, голубенькие. Мешок прясленей стал постоянной принадлежностью моих людей во всех поездках. Я, ещё ничего не понимая и не просчитывая, мягко, косвенно, безымянно, но ввязался уже в княжеские свары на Руси: мастерские под Овручом начали закрываться. Волынский князь Мстислав челобитным овруческих мастеров об обнищании — не поверил, и велел увеличить с них подати. От того ещё хуже стало. И не столь уж много потеряла волынская казна, а людей обидел.
Не столь уж велики были и мои доходы. Но «лист рябиновый» по Руси
Глава 239
Как-то не получается у меня технологии от людей отделять. Потому что вся эта «денежно-глиняная» индустриализация началась с одного деда из моего калечно-убогого набора, который и делал эту «национальную валюту» в свободное от основной работы время.
С дедом-деньгоделом мне повезло. Деду — тоже. «Дед»! — Ему сорок с небольшим. Когда помыли-побрили-переодели — нормальный мужикашка небольшого размера. Но — безрукий-безногий. Не в смысле — нету, а в смысле — ревматизм.
Дед — гончар. Гончары очень много времени проводят сидя в неудобном положении в сырости. Ни ходить, ни лепить — не может. Криком от боли кричит. В остальное время вполне фунционален: кушать просит, брюшко работают. И, к моей радости, голова — тоже. Прозвание по ремеслу — Горшеня.
Вот на крике мы с ним и познакомились.
Бегу я как-то утречком на заимку и издалека слышу: орёт кто-то впереди.
Не в смысле «святорусском»: «орёт оратай пашенку», а в простом русском смысле: матерно.
Бежит ко мне по дороге навстречу скособоченное, подпрыгивающее да подскакивающее, вопящее… пугало огородное. Машет длинными рукавами, без головы, всё в белом. Ночью бы встретил — точно испугался. А так-то… разворачиваю дрючок наизготовку, сдвигаюсь к обочине и… и дальше мы побежали вместе. Очень быстро. Потому что — осы.
Уже за речкой, когда насекомые отстали, я спросил:
— Горшеня, а зачем ты осиное гнездо разорил?
— Дык… Это ж не я! Это ж всё твоя колченогая! Вывела на луг да и говорит: сейчас ты у меня вылечишься, как молодой бегать будешь. Ком с земли подцепила да в меня. А там эти… как они… я тока и успел голову в рубаху спрятать! Ну. И — бегом. А она хохочет вдогонку… Ведьма!
Почему Марану осы и пчёлы не кусают — не знаю. А что ревматизм пчелиным ядом лечат — слышал.
— Зря ты Мару ругаешь. Обещание своё она выполнила: бегал ты резво. Теперь пойдём к ней. Чтобы она в другой раз такого же… лечения… не устраивала.
Горшеня начал, было, отнекиваться, держаться за больные места, хромать и охать. Потом понял, что возвращаться ему придётся. А без меня… хуже будет.
На заимке Марана аж цветёт: из убогих нашлось десятка два дураков, которые про свои болячки взахлёб рассказывали. Вот она их и лечит. Народными средствами от «богини смерти».
«Если хилый — сразу в гроб» — основной метод вполне по Владимиру Владимировичу.
Горшеню увидела — ещё шире улыбаться начала.
Та-ак… От её улыбки даже у меня… на душе неуютно становится.
— О! Горшеню поймали! А я с тобой ещё не закончила. Что, бедненький, осы помогли, но не надолго? Сейчас-сейчас…девочки, где у нас гадючки свежепойманные? Змеиный яд при таком диагнозе — очень даже панацея.
Блин, Ванька! Следи за языком! Если она сейчас ещё и «эпикриз» с «синдромом» произнесёт… Тут Горшеня у меня за спиной сполз к моим пяткам, обнял их, как свои родные, и возопил: