Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Синякин Сергей Николаевич

– Никого не слушай, – сказала Татьяна Сергеевна. – Слушай себя. Люди – дураки, они всегда боятся непонятного.

Легко сказать – слушай себя!

Тут Седик по вечерам надоедал: и где ты есть, и когда приедешь, и тут без тебя скучно, и стрекозы бестолковые летают, прошлогодней клюквой и брусникой кидаются, хоть на каникулы приедешь, или у вас в интернате и каникул не бывает? Каникулы в интернате должны были начаться в конце мая. Только Лина не знала, приедет ли за ней мать или, как Лене, ей все лето придется бродить по интернатскому двору. Шибко заняты были родители Лены, им за выпивкой некогда было родную дочку навестить. За всю зиму один раз приезжал ее отец, привез

Лене кулечек с мятными леденцами. Был он полный и печальный, а лицо у отца Лены было опухшее такое, и волосы на бровях пучками в разные стороны растут, а нос весь в синих прожилках, и из него тоже волосы торчат. Сидел и наставлял дочку вести себя правильно и учиться хорошо, а уже под самый конец огляделся, будто воровать собрался, и сунул дочке какой-то сверточек, и сразу на выход пошел, словно стыдно ему стало.

А потом девочки сели на скамеечку у стадиона, развернули красную тряпочку и увидели, что в нее завернута деревянная кукла, только какая – Лина никогда еще таких кукол не видела. В сельпо продавались какие-то пухлощекие уродины с тряпичным телом и негнущимися кривыми руками и ногами, а перед ними была красавица принцесса, чем-то похожая на Лену, с золотой короной на русой голове, с тоненькой шейкой, вся такая спортивная, длинноногая, и ноги и руки у нее гнулись, даром что были деревянные. А надето на куклу было синее платье из шелка и белый платочек из газового шифона, а на ногах были самые настоящие туфельки, только маленькие.

– Отец сделал! – с горькой гордостью сказала Лена и заплакала.

Лина сидела рядом и гладила ее руки.

– А хочешь, – неожиданно сказала она, – будет так, что они пить бросят? Оба?

– Не бросят они, – размазывая слезы кулачком, сказала Лена. – Никогда не бросят!

– А ты скажи, чтобы они тебя на выходные взяли, – неожиданно для самой себя предложила Лина. – Я тебе скажу, что надо делать.

А внутренний голос уже подсказывал: «И ничего сложного, просто все: два корня сапун-травы выварить в ночь на воскресение, а отвар тот добавить в водку, приготовленную к употреблению. А для крепости воздействия произнести заговор: ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь, что я хочу делать над телом раба такого-то? Тело Маерена, печень тезе. Звезды вы ясные, сойдите в чашу брачную; а в моей чаше вода из загорного студенца. Месяц ты красный, сойди в мою клеть; а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор; а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите раба такого-то от вина; месяц, отврати раба такого-то от вина; солнышко, усмири раба такого-то от вина. Слово мое крепко!» Всего-то!

– А поможет? – вытирая слезы, спросила Лена.

– А то! – засмеялась Лина.

– А где же ее взять, эту сапун-траву? – судорожно вздохнула Лена, еще не остывшая от слез.

– А это уже моя забота!

Знала бы она, что сама себе яму роет! До летних каникул Лена в интернате все-таки доучилась, а затем за ней приехали отец с матерью и документы забрали, потому что оба не пили, а когда все в семье нормально, надо чтобы дети жили с родителями. Никак нельзя, чтобы родители и дети сами по себе были и не зависели друг от друга. И на то, что у Лины они тем самым самую близкую в жизни подругу отнимают, Ленкиным родителям было наплевать. Главное – семейная жизнь постепенно налаживаться стала. А отец Лены даже стал своих хитрых кукол вырезать и сдавать в кооператив, который занимался народными промыслами. Куклы его были в цене, поэтому семейное благополучие тоже быстро возросло, особенно когда водку покупать стало не надо. Прощаясь, Лена протянула подружке куклу.

– Держи, – сказала она. – На память. Я теперь дома

жить буду и учиться в Масляевке.

На летние каникулы мать взяла Лину домой. Лине шел пятнадцатый год – время, когда подросток начинает превращаться из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Мать ее особо не расспрашивала, наверное, с директрисой школы наговорилась.

– А иначе нельзя было? – только и спросила она про Арнольда Петровича.

И невозможно убедить ее, что никто в смерти старого развратника виноват не был, сам он довел себя до смерти, невоздержанием и жадностью своей.

– Поживи лето дома, Басяева, – сказала директриса. – Может, поумнеешь чуточку!

В деревню ехали на попутной машине, когда поднялись на бугор и показался луг в сиреневых шариках клевера, Лине захотелось спрыгнуть из кузова и пойти дальше пешком, тем более что Седик уже почувствовал, что она близко, и все от радости опрометчиво порывался выскочить на свет божий. Расчувствовался глупыш, забыл, что никому нельзя показываться.

– Приехала, – сказал пьяный по своему обыкновению дядя Петя.

Он приехал к дому на тракторе «Кировец», чтобы попросить десятку на выпивку, но мать ему денег не дала.

– Видишь, – сказала она, – дите приехало. Откуда деньги, Петро, сама каждую копейку считаю.

– Ладно, ладно, – сказал дядя Петя. – А Линка-то вымахала! Совсем городская девка стала. Может, и от глупостей разных излечилась. А десятку все равно дай, там Ванька со вчерашнего мается, места себе не находит.

Шлепнул Лину по заднице, засмеялся и полез в «Кировец», который продолжал рычать и пыхтеть рядом с домом.

А мать Лине сказала:

– Пройдись, пройдись, давно ведь не была, только переоденься сначала – я там тебе платье новое купила.

– Я лучше в лес схожу, – сказала Лина.

Глава пятая

Лес ее вспомнил и принял сразу.

Тропинка, по которой она ходила в прошлом году, заросла колючими кустами и папоротником, но перед Линой кусты раздвигались, и было видно примятую жухлую прошлогоднюю траву. Седик тоже выскочил вслед за ней и теперь прыгал по деревьям не хуже белки. – Смотри! – кричал он тоненько. – Смотри, как я умею! И потешно кувыркался в воздухе. Рад был до невозможности, что Лина домой приехала.

– Без тебя такая скука была, – тоненько кричал он. – Блюдца с молоком никто в предполье не поставит, ложки меда в чулан не положит. Я уже и постукивать начал, и шуршать по ночам, только никто ничего не слышит. Вот у тебя мать крепко спит, выпь не разбудит!

– А там у вас домовой есть? – спрашивал Седик ревниво. – Я городских домовых никогда не видел, да я и в городе никогда не был! – и лез в колючее от сухих веток акации сорочье гнездо, повизгивая от уколов. – Я тебе сейчас пестренькое яичко достану!

– Седик, уймись! – строго сказала Лина. – Тебе триста лет, а ведешь себя так, будто родился недавно. Нарвешься на лешего, он тебе покажет!

Они сели на пригорке, покрытом клевером и земляникой. Из зеленых узорчатых листьев выглядывали бледно-розовые ягоды, обещающие налиться соком и ароматами в ближайшие две недели. Белые цветки земляники соседствовали с розовыми звездочками часиков, а чуть в стороне огромной беспорядочной кучей стоял растрепанный зимней непогодой муравейник, который суетливые и неторопливые муравьи постепенно приводили в порядок. Не все, конечно, были среди них и такие, что ночь просидели за пьянящим жуком ламехузой и сейчас бродили, трясли усиками и бились о стволы трав ничего не соображающей рыжей головой. Все как у людей было в муравейнике, все как у людей.