Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец
Шрифт:
Надо было решаться.
Он глубоко вздохнул, взялся за подрамник и вошел в свою последнюю картину, как входят в свою комнату – уверенно и навсегда.
Нахлынувшая волна замочила ноги.
Послышался крик чаек – пронзительный и печальный, словно за спиной Минина закрывали двери в его прошлую жизнь.
Тоненькая маленькая гибкая женщина смотрела на него из-под руки.
– Минин! Гошка! – закричала Вика радостно и – сумасшедшая, желанная! – побежала ему навстречу по самой кромке океана, разбрасывая стройными босыми ногами голубые искры, высеченные из изумрудных волн.
Царицын, 30
Жила-была ведьма, или танцы на краю ночного облака
Глава первая
Она летала по ночам.
Так было спокойнее, люди редко задирают голову, чтобы посмотреть на звезды, а потому почти никто не замечал скользящую в небе тень. А если замечал, то помалкивал. Кому хочется прослыть умалишенным?
До четырех лет Лина была обычной девочкой. Ничем она не выделялась из своих деревенских сверстниц. Все случилось однажды на залитом солнцем лугу. Мать доила корову, а Лина отправилась собирать цветы. Цветов на лугу было много, васильки зацвели, розовые «часики», колокольчики лиловые и белые. Лина собирала цветы, ожидая, когда мать закончит доить корову и они пойдут обратно в деревню. За своим занятием она потихоньку удалялась от матери и незаметно оказалась на берегу лесной речки. У нас в Вологодской области знаете, какие речки? Воробей пешком перейти может. Воробей может, а четырехлетней девочке, пожалуй, с ручками будет. А на том берегу, прямо за большой замшелой корягой, Лина увидела красные цветы. Большие, красивые. Она посмотрела назад, мать была занята делом. И тогда Лина быстренько-быстренько взяла и перебежала по воде на тот берег. Сорвала цветы – и назад.
Но оказалось, что как бы мать ни была занята делом, за дочкой она смотрела. Мать подхватила ее на руки, гневно заглянула в глаза – Лина ее такой никогда не видела – и почти крикнула:
– Никогда больше не делай так! Слышишь, никогда!
А чтобы ее слова до самых глубин маленькой души дошли, взяла и отстегала Лину собранным букетом. Всю дорогу до дома девочка плакала, ей было жалко цветы. И понять она не могла, почему мама так испугалась – речка-то была узенькая, воробью по колено.
Когда Лине исполнилось тринадцать лет, умерла бабушка Дарья.
Она лежала в дальней комнате и почти не видна была среди пуховых подушек: желтое морщинистое личико да клок седых волос. Бабушка все просила пить, но никто не хотел к ней подходить. Мать больно щипала Лину:
– Не смей туда ходить! Не смей!
А родственники по мужской линии обстоятельно прикидывали, как им потолок над умирающей родственницей разобрать.
– Так она быстрее отойдет, – сказал дядя Иван.
– Так что же, пилить над старухой? – возражали ему. – И так на ладан дышит, а тут еще пыли наглотается!
– Трудно ей умирать, – сказал дядя Иван. – Да вы же сами знаете, не может она умереть, пока дар свой не передаст. Ты, Петька, раз пилить не хочешь, иди и подержись за нее.
– Нашел дурака, – сказал второй дядька. – Сам иди и держись, а я на завалинке покурю.
Ночью было слышно, как бабушка вздыхает и плачет в своей комнате. Лине было жалко бабушку, и она все думала, почему бабушке никто не принесет пить? И дядьки, и мама с папой, и все остальные были людьми добрыми,
Утром бабушка Дарья снова плакала и просила пить.
Лина набрала кружку, проскользнула незаметно в комнату и дала бабушке попить.
Костлявые, но неожиданно сильные пальцы сомкнулись на ее тоненьком запястье.
– Ты меня не бойся, не бойся, – сказала бабушка. – И никем этот дар не проклят, так, люди болтают. Сама потом поймешь!
И закрыла глаза, а на лице ее было такое облегчение, прямо засветилась она от счастья.
– Нет! – крикнула вбежавшая в комнату мама.
Поп бабушку Дарью отпевать отказался.
– И не просите, – сказал он. – Ничего мне от вас не надо. И сметаны я вашей не возьму. Сами знаете, что люди говорят. А люди зря говорить не станут!
– Дура ты! – злобно и горько сказала мать, когда они, так и не договорившись, шли от попа. – Теперь всю жизнь мучиться будешь! Я ведь видела, когда ты по воде шла, еще тогда поняла, бабкино в тебе сидит. Так ведь боялась, а все одно не уберегла!
Дома она собрала все бабкины книги и тонкие тетрадки, исписанные бабкиным почерком, вынесла их во двор и сожгла на костре, тщательно следя, чтобы ни одна бумажка никуда не улетела.
Бабушку Дашу похоронили рядом с церковной оградой. У могилы стояли недолго. Чего уж там, отдали последний долг, пора и поминки справлять. На поминках говорили разное, но больше хорошего, свято придерживаясь известного принципа: о покойниках либо хорошо, либо ничего.
– Хорошая была бабка, – с пьяной убежденностью сказал сосед Илья Укустов. – А что черту душу продала…
На него зашикали, и Илья Укустов сел, уткнувшись толстыми губами в края граненого стакана. В деревне все похоже – что свадьба, что похороны. Заканчивается одинаково – грянули нестройным хором «Шумел камыш», потом «Черный ворон», а расходились уже вечером, когда комары свои песни начали, – благо до своих домов добираться было недалеко.
А когда все уже разошлись, над двором встала тучка, пролилась коротким теплым дождем. Лина легла спать, и приснился ей странный сон, что на могиле у бабушки расцвели белые мелкие цветы, и так их было много, словно свежий холмик белым свадебным платьем накрыли.
Лина проснулась и сразу вспомнила сон. Одной ей на кладбище идти не хотелось, она пошла к подружке Ане Укустовой, а ту и уговаривать долго не пришлось. Могила бабушки была в белом цвету.
– Ух ты! – сказала Аня. – Красиво! Слушай, Линка, а она в самом деле была колдуньей?
– Кто тебе сказал? – сказала Лина и сорвала веточку, усеянную мелкими белыми цветочками.
– Отец матери вчера говорил, – сказала Аня. – Может, на речку сбегаем, искупаемся? Тут ведь недалеко.
И они искупались в маленькой мелкой речке, где в прозрачной воде бриллиантово сверкали кусочки кварца и вились серебряные змейки уклеек.
А веточку Лина засушила в учебнике биологии, который ей уже купили к новому учебному году.
И все у нее было хорошо, а про умершую родственницу в доме вспоминали все реже и реже, и только дядя Петя приходил по утрам, держась за голову, сидел на бревне у дома со страдальческим видом.