Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец
Шрифт:
Оставшись один, он бросился к картине. Маки уже распрямились, и никаких следов от бандитов и Вики не оставалось. В мастерской следов пребывания Вики было больше, чем на маковом поле. Минин нарисовал несколько бутылок, дал краске подсохнуть, с опаской протянул руку. Пальцы ощутили холодную гладкость бутылок. Уже с облегчением Гоша уложил бутылки в кулек, выгрузил из холодильника все запасы продуктов, огляделся, взгляд зацепился за Викин рюкзачок, и сердце снова резанула боль.
Вот так.
У комбайна по-прежнему гудели.
– Гошка, – радостно
Пили они радостно, привычно, словно не делали этого каждый день.
Комбайнер внимательно рассматривал извлеченную из кулька бутылку. Бутылка была немного кривобокой, все-таки Минин ее наспех рисовал, но этикетка на бутылке имелась – не отличишь от настоящей.
– Где только такие бутылки делают? – сказал Иван Иванович. – Руки бы этим мастерам пообрывать!
– Главное, чтобы водка в ней была нормальная, – хмуро сказал Минин. – Наливай, Иваныч, наливай. Ты что думаешь, из кособокой бутылки не польется?
Еще как полилось.
– А водка замечательная, – признал комбайнер. – И ледяная, аж зубы ломит! Слышь, Гошка, а чего ты такой хмурый?
– Девушку у меня убили, – сказал Гоша, и снова обожгло мгновенной режущей болью сердце.
– Это плохо, – сказал Иван Иванович. – Я со своей тридцать пять лет прожил. Всякое было, но как подумаю, что с ней что-то случится, жить не хочется. Нашли?
– Кого? – не понял Гоша.
– Ну, тех, кто убил. Повязали их?
Минин отрицательно покачал головой.
– И не найдут, – авторитетно сказал штурвальный Веня, накладывая на ломоть хлеба ломтики нежнейшей форели. Пальцы у него были черными. – У моей соседки Николаевны на прошлой неделе две тонны угля за ночь вынесли. Думаешь, искали? Как же! Участковый справки собрал, что уголь с примесями был, что дожди лили, актик составил, что у Николаевны крыша на сарае дырявая да давно не перестилалась, а потом и дело похерил. По его заключению получается, что никто у нее уголь не крал, а просто дожди земляные примеси вымыли, и остался у бабки самый что ни на есть чистый уголек.
– Тебе язык почесать, а у человека – горе, – укоризненно сказал Иван Иванович и, повернувшись к мотоциклисту, строго заметил: – Свезло тебе, Коська, ехать никуда не надо.
Вроде и мужики были участливые, а вот не лезла Минину водка в рот, плохо ему было, словно сидела напротив Вика и грозила пальчиком: «Минин, ты что? Да разве можно такими дозами водку лакать?»
Он даже отошел за комбайн и всплакнул немного, но это тоже не помогло.
Вернулся к компании и застал окончание разговора.
– Странный мужик, – сказал Веня. – Непонятный. Не люблю таких. Вот ты скажи, Иваныч, откуда он приходит? До Березовки тридцать километров, до второго отделения – пятнадцать. Может, он инопланетянин? Вот и водка у него странная, бутылка-то не заводская. Иваныч, ты на закуску посмотри, разве такую в районе достанешь?
– Да хватит вам, – благодушно сказал комбайнер. – Такое несете, что уши в трубочку сворачиваются. Знаю я его, художник он, в восемьдесят пятом году
И словно пелена с глаз Минина спала. Теперь он знал, что будет делать, он даже удивлялся, что раньше не догадывался, как поступить.
Он вернулся в мастерскую и не видел, как штурвальный Веня осторожно обошел комбайн, вернулся к компании, сел, молча налил себе, выпил и только потом растерянно сказал:
– А только нет его нигде. Как в воздухе растворился. Я же говорил, он инопланетянин, а вы надо мной ржали!
Глава девятая
Минин писал картину весь день и еще ночь, и еще один день, отрываясь только на то, чтобы попить воды и сходить в туалет. У него не было ни одной фотографии Вики. Да он в них и не нуждался. Он и так помнил мельчайшие детали ее внешности, особенности фигуры, все ее веснушки и родинки, и работал исступленно, боясь забыть что-то. К вечеру следующего дня он закончил рисовать, бросил палитру и кисти в угол, достал из холодильника бутылку пива и жадно выпил ее. А потом лег спать.
Проснулся он ближе к полуночи, долго сидел на диване и собирался с духом, потом решительно прошел в угол и стал разглядывать собственные картины, пытаясь определить, которая из них подойдет для его целей лучше. Больше подходила картина, на которой изображено было поле после пехотной атаки. Там среди полыни и трав лежали убитые. Много убитых – весь взвод, поднятый в штыковую атаку командиром. Картину, где был изображен солдат, пьющий из родника, он отверг, там можно было столкнуться с немцами. Постоял немного, собираясь с силами, и нырнул в картину.
Поле было изрыто воронками, холодный осенний воздух пах паленой пластмассой и свежей землей. Он сделал несколько шагов. Было не по себе.
В противогазной сумке первого же убитого лежало несколько гранат, и Гоша переложил их в пакет. Пошарил глазами, нашел винтовку убитого, но брать ее не стал. Ему нужен был автомат, желательно ППШ с диском на семьдесят два патрона. Еще у одного убитого он нашел две гранаты и полностью снаряженный диск, а с автоматом опять не повезло – осколками мины у него расщепило приклад и покорежило затвор.
– Браток! – простонали за спиной. – Браток!
Минин обернулся.
С земли на него смотрел раненый. На землистом, уже начинающем желтеть лице выделялись серые глаза, и в глазах раненого была такая боль, что Гоша почувствовал себя негодяем и мародером.
– Пить есть? – спросил раненый.
– Тебе перевязка нужна, – сказал Гоша. – Ты уж потерпи, сейчас санитары подойдут.
Наверное, он дико смотрелся на поле, где лежали мертвые – в джинсовом костюме и ковбойке, но раненому было не до оценок и рассуждений – он закрыл глаза и снова уткнулся лицом в разворошенную землю.