Фантастические создания (сборник)
Шрифт:
Я раскрыла глаза.
Мантикора стояла на мистере Жабрико. Ее когти пронзили коричневый твид его пиджака, ее хвост описывал дуги, которые превращали мир в ничто, — оставался только ядовитый шип, очерчивающий границы вселенной. Мантикора сшибла с головы мистера Жабрико шляпу, и я увидела, что макушка у мистера Жабрико лысая — кружочек нежной, блестящей плоти, окаймленный коротко стриженными волосами, серыми, как мышиная шкурка.
— О нет, — лепетал мистер Жабрико. — О нет, нет, нет.
Рот мантикоры был полон зубов: три ряда, и все желтоватые. Мантикора скрипела зубами, изучая
Зубы выглядели ужасающе — они так широко растянули рот Мэтью, что губы не могли сомкнуться. Его нос оказался закупорен, а подбородок съехал низко-низко — иначе все три ряда бы не поместились. Лицо Мэтью изменило форму. Теперь он никак не смог бы ни засмеяться, ни улыбнуться, ни приподнять уголок рта, удивляясь чему-то, вызывающему глубокий интерес. Мэтью стал совсем на себя не похож.
— Выплюнь их, — сказала я, протянула руку и ухватила мантикору за шерсть. Потом я потянула ее к себе, а может быть, наоборот — мантикора потянула меня в свою строну, я не уверена, но мистер Жабрико успел встать и выбежал из комнаты. Он всхлипывал — я слышала его рыдания, хотя их перекрывали визг труб, шум хлопающих дверей, голоса людей, приближавшихся по коридору. Я нащупала пальцами шов, который уже начал перетираться, и разорвала его. Мантикора вонзила зубы в мою руку.
— Прекрати, — сказала я.
Мантикора не обращала на меня внимания, как и я не обращала внимания на запах крови и жгучую боль, от которой темнело в глазах. Я отыскала другой шов и тоже распорола. Мантикора начала разваливаться на части. Мех отрывался длинными полосами. Один за другим выпадали зубы. Мантикора отпустила мою руку и бросилась к дверям, завывая медным голосом, который все меньше походил на рев.
Рана на руке кровоточила так сильно, что пришлось ее зашивать. Иглы нашлись в комоде, а волос я выдернула из своей головы. Рука болела сильнее, чем я ожидала, но меньше, чем полагалось бы после укуса мантикоры. Через неделю рана затянулась, и когда мама спросила, что случилось, я сказала, что меня оцарапала кошка.
— Дать тебе антибиотик? — спросила она.
Я сказала, что нет необходимости. Рана не опасная и уже почти зажила.
Мэтью посадили под домашний арест. Его обнаружили в музейной кладовке, спящим под обрывками страшно дорогостоящего образца — шкуры помеси льва и тигра, из которой мистеру Жабрико заказали чучело для выставки редких гибридов всего мира. Мама Мэтью официально принесла извинения попечительскому совету музея и, сгорая со стыда, попыталась уволиться, но ее уговорили вернуться при условии, что Мэтью больше никогда в жизни не переступит порога музея.
Я пока не решила, что ему сказать. Мне кажется, он все равно мой самый близкий друг. Вполне может быть…
Шрам на моей руке — очень узкий, почти незаметный. Не шире волоска. Три завитушки от плеча до локтя. Иногда, если день тихий и жаркий, я выхожу одна на улицу и рассматриваю шрам в солнечных лучах.
А иногда я пою.
Труба —
Энтони Бучер
Настоящий вервольф
Пер. М. Тогобецкой
Еще один рассказ про вервольфов в этой книге. Если я и люблю вервольфов (а я их люблю), то это потому, что я прочитал этот рассказ, в котором были профессор, волшебник, нацистские шпионы и голливудские актрисы, в том возрасте, когда такие вещи оставляют глубокое впечатление. Это очень глупая история, написанная очень хорошим писателем и редактором Энтони Бучер.
Профессор Вольф Вулф, страдая от безответной любви, топит свои печали в стакане, сидя в баре, где встречает волшебника. И тот ни с того ни с сего сообщает, что Вольф на самом деле никакой не профессор, а вовсе даже… вервольф. Детективы, шпионы, умные секретарши…
Стоит ли упоминать, что все страшно запутывается и ни один план не срабатыает?
Профессор бросил еще один взгляд на записку, которую держал в руке, — там было всего три слова:
Не будь идиотом!
И подпись — «Глория».
Вольф Вулф скомкал желтый листок и швырнул бумажный шарик в окно, под весеннее солнце университетского двора. А потом выругался на свободном средневерхненемецком.
Эмили посмотрела на него поверх печатной машинки — она как раз работала над перепечаткой бюджета библиотеки кафедры:
— Боюсь, я не совсем поняла вас, профессор Вулф. Я не слишком сильна в верхненемецком.
— Это была импровизация, — ответил Вулф, яростно перелистывая журнал «Английская и немецкая филология».
Эмили встала из-за машинки:
— Что-то случилось? Комитет отверг вашу монографию по Хагеру?
— Этот монументальный вклад в копилку человеческих познаний? О нет, тут другое. Пустяки. Не стоит и говорить.
— Но вы так расстроены…
— Всеобщая мамочка, — фыркнул Вулф. — Как у вас получается держать всю кафедру в своих руках? Вы же в курсе всех дел! Оставьте меня.
Маленькое темное лицо Эмили зажглось пламенем праведного гнева, на нем и следа не осталось от недавнего сочувствия и симпатии.
— Не говорите со мной так, мистер Вулф. Я просто пытаюсь вам помочь. И вовсе не всю кафедру, а…
Профессор Вулф взял чернильницу, посмотрел на телеграмму и журнал, а потом со стуком опустил пузырек с чернилами на стол.
— Не надо. Есть куда более эффективные способы справиться с печалями. Скорбь неплохо тонет — ее гораздо проще утопить, чем разделить на части. Попросите Гербрета подменить меня в два часа, хорошо?