Фантастические тетради
Шрифт:
Третий час проповеди на жестком кресле давался Саиму труднее, чем трое суток в седле, на его ерзанья и кряхтения безумный старец обращал внимания меньше, чем на паучью суету.
— Послушай, дедушка Ло, я сам умею читать…
— …ибо никто из нас, — повысил голос старик и поднял к своду потолка скрюченный указательный палец, — никто из нас не выйдет из мрака скитаний, ослепленный путеводной звездой. Никто и никогда! Ты слышишь меня, глупый мальчик? Никто и никогда не увидит альбианских сокровищ, потому что войти в этот храм может только бог.
— Да ладно… —
— Ты слышал, мой мальчик? Никогда! Ты пришел увидеть мои «тетради», мимолетным взглядом пробежать по миллионам лет и судеб таких же, как ты, скитальцев, приговоренных жить в тюрьме иллюзий…
— Я пришел спасти библиотеку…
Скрюченный палец застыл перед носом измученного фарианина.
— Всю жизнь я пытаюсь сломать пределы познания и с каждым разом все больше убеждаюсь, что одной лишь глупости свойственно не иметь предела. Однако глупость Саима слишком масштабна даже для моего осмысления, ибо в своем размахе не имеет аналогов во вселенной.
— О, сказал! — восхитился Саим. — Это все про меня? — он проследил направление взгляда старика, не зацепил ли он эту развесистую фразу из писаного листа.
— Это агония цивилизации, мальчик. Стихия, призванная ее погубить, не отступит, не получив жертвы. Ваши жалкие жизни ей не нужны. Она раньше тебя пришла за «тетрадями». Взгляни на гравитаскоп — ты поймешь, что сон хранителя Альбы не сможет оберегать их вечно. Послушай… — Он перекинул листы до следующей закладки.
— Послушай ты меня, — Саим положил грязную ладонь на раскрытую страницу, но тут же отдернул ее. Бароль за такое свинство обязательно дал бы ему по шее — на исписанной странице остался размашистый отпечаток пятерни. Да так внятно, что вывести его — означало загубить как минимум полуторачасовую проповедь.
Но дед не расстроился, а как ни в чем не бывало перевернул испачканную страницу.
— Боюсь, сынок, это все, что способна оставить в наследство цивилизация фариан.
— Послушай меня, дед. Если ты думаешь, что эта напасть пришла за твоими «тетрадями», — думай. Я не знаю лекарств от безумия. Не мне тебя разубеждать. Меня же учили доверять очевидному: тают льды Каменного материка, планета меняет полюс. Ты привык жить пророчествами — живи, но если я взгляну на библиотеку — полюса не перевернутся и твоим пророчествам ничего не грозит. Я должен вернуться и рассказать всем, что видел библиотеку своими глазами. Если у нашей цивилизации нет будущего — пусть хоть прошлое будет… Действительное прошлое, не монастырские сказки.
— Эх, Саим, Саим, — покачал головой старик, — тебя бы учить да учить. Нехитрое дело глядеть в подзорную трубу. А ты хоть раз спроси себя по совести, для чего меняет полюса твоя планета?
— Уверен, этому есть объяснение.
— Как минимум, два. В том все и дело. Одно вы называете логическим и смотрите в подзорную трубу, другое — фатальным и спрашиваете разъяснений у богомолов. Ты видел две борозды на каменной дороге, но не понял, что колесница идет вперед лишь на двух опорах. Убери одну — и угодишь
— Мы уже летим в пропасть, дедушка, — взмолился Саим, — не я откручивал колеса и не тебе меня за это наказывать.
Дедушка Ло скептически осмотрел своего чумазого собеседника, и приговор его был решительно безнадежен:
— Ты очень славный, но очень глупый мальчуган.
В следующий раз он захватил с собой в паучью каморку немного еды. Положил ее перед пленником и устроился на матрасе.
— Расскажи мне о Баролетте. Все, что знаешь, с тех пор, как она покинула Папалонию.
Саим взглянул на угощение и счел это особо дерзким папалонским издевательством. Перед ним лежал микроскопический брикет из прессованной мешанины — то ли травы, то ли высушенного верблюжьего плевка размером с земляной орех и вдобавок две желтые пилюли, похожие на те, которыми псевдоанголейские лекари пичкали безнадежных доходяг в староприканской богадельне. Это меню выглядело менее аппетитно, чем волосатая гусеница, выловленная из склянки с водой, которую Саим с трудом отыскал на полу и чуть не вывихнул плечо, чтобы до нее дотянуться.
Брикет с пилюлями он проглотил не жуя, с тем же двояким чувством, что и гусеницу, и не то чтобы насытился, но голод вместе с усталостью вдруг перестал терзать его истощенный организм. И не то чтобы прежняя сила вернулась к его некогда нормально развитой мускулатуре, а только коварная мысль зашевелилась в бессовестной голове: что если дождаться, пока дед уйдет прочь рыдать по своей Баролетте, и попробовать еще раз разорвать веревки?
— Ничего я тебе не расскажу, — ответил он влюбленному старцу, — ты не захотел мне помочь и дал повод поступить с тобой точно так же.
Дед не удивился, а лишь погрустнел.
— Напрасно…
— Если б на моем месте была Баролетта — ты разрешил бы ей все.
— Однажды она была на твоем месте. Фариане украли мою девочку, а боги позволили им это сделать. И те и другие будут наказаны.
— Если ты озлобился на фариан — отдай библиотеку им назло.
— Опять за свое, — вздохнул старик, — ты слишком юн, чтоб отличить добро от зла. Я сам скажу тебе все, что следует передать по наследству тем поколениям, ради которых вы пускаетесь в авантюры. Всего одна фраза. Тебе не трудно будет ее запомнить. Она стоит многих библиотек.
— Скажи мне одно, Баролетта видела эти тетради?
— Это была моя ошибка. Теперь я отдал бы все, чтобы не совершить ее. Но время имеет два сечения, мой мальчик. Одно — рождение, другое — смерть. А между ними — вечный ураган, сквозь который надо пройти без остановки, не оглядываясь назад. Ты счастлив уже тем, что не утратил способность предчувствовать смерть. Это я, а не ты оказался в безвыходном положении.
— А боги?..
— Что боги? Они так же нуждаются в сострадании и так же мстят, когда не получают его. Было время, когда они нуждались во мне, — тогда я мог позволить себе многое. Пришло время, когда я в них нуждаюсь, поэтому сижу здесь, прячусь, чтоб не видеть ваших жалких попыток выбраться из могилы.