Фантастические тетради
Шрифт:
— Не маловато ли? Сколько лет, Феликс! Сколько впечатлений! Откуда в тебе столько отвращения к написанию мемуаров? А впрочем, я знаю — ты сделал это только для меня, хотел уважить убогого архивариуса. Спасибо, — он вернулся с рукописью на диван и зашуршал страницами в самую середину тетради. Но, прочтя пару строк, отложил. Пальцы его стали дрожать сильнее прежнего, а на глаза навернулись слезы.
— Нет, Феликс, я не в состоянии… Я не могу понять, зачем ты притащил меня на Землю? Не мог найти местечка поскромнее? Эти рукописи мне нужны были там… Я без них — как слепой червяк в темной банке. Теперь мы с тобой могли бы сделать все! Только мы вместе, а ты… взял и притащил меня на Землю! Ну что тут
— Послушай, приятель, а ты действительно… не тронулся ли?
— А ты действительно хочешь знать, тронулся ли я? Как бы тебе хотелось? Как бы это лучше уложилось в твой сюжет?
— Собственно… — замялся Матлин, — мне наплевать. Во-первых, это не мой сюжет; во-вторых, это такой «сюжет», что все, что бы с тобой ни случилось, в него прекрасно уложится, так что зря не волнуйся. Лучше отдохни, приди в себя, — он присел на край дивана рядом с трясущимся Гренсом. — Тебя что-то напугало в архиве? Ты понял, что произошло с первой цивилизацией Акруса, и от этого тебя трясет?
Гренс неуверенно кивнул.
— Ты все расскажешь мне, правда?
Гренс еще раз кивнул и начал теребить уголок тетради.
— Конечно, — произнес он с дрожью в голосе, — когда-нибудь мне все равно придется об этом рассказать, но это будет еще одна фантастика, в которую не поверит ни один нормальный человек.
— Если даже тебе когда-нибудь удастся убедить себя в том, что все, что с нами произошло — фантастика, от твоего сумасшествия не убудет. И потом, какой в этом смысл, Андрюха, если это твоя жизнь! Какая тебе разница, поверит в нее кто-нибудь — не поверит…
— Мы же на Земле, Феликс, это многое меняет.
Феликс положил ладонь на свою рукопись.
— Но именно ты, Лоин Гренс, будучи на Земле, способен поверить всему, что здесь написано?
Гренс вытянул мемуары из-под ладони, схватил со стола карандаш и написал на титульном листе размашистым почерком: «Не знаю, что он здесь написал, но все написанное — чистейшая правда, потому что свидетелей этому нет. А если есть, то это лжесвидетели».
— Хорошо, я завтра же расскажу тебе все, — принял решение Гренс, — дай мне ночь, чтобы окончательно убедить себя в том, что я сделаю это. А сейчас я хочу спать. Ты прав, мне пора отдохнуть. Отдых, отдых. Оставь меня одного.
Ночь выдалась самой долгой и беспокойной в истории «крымского» особняка. Матлин уложил Гренса в спальне, а сам… то валялся на диване в гостиной, то слонялся по темному саду, время от времени, заглядывая к Гренсу, который мирно и безмятежно сопел поперек кровати в обнимку с подушкой. Затем снова шел бродить по дальним аллеям, чтобы шорох листьев не нарушил сна странствующего страдальца. Он даже заглянул от скуки в лабораторию Ксара, где всегда был день-деньской, чтобы отдохнуть от затянувшейся ночи. А когда первые лучи «солнца» коснулись крыши и макушек деревьев, он поднялся в спальню и обнаружил Гренса, безжизненно висящем в петле, притороченной к крюку для люстры. Тонкая веревка так глубоко въелась в шею, что голова грозила вот-вот отвалиться, а цвет лица был как раз в тон недавним густо-сиреневым предрассветным сумеркам.
— Вот так… — произнес шепотом Матлин, — а на что ж ты еще, Феликс, мог рассчитывать?
Он постоял немного в своей меланхолической отрешенности, прошелся по гостиной до журнального столика, на котором лежали ножницы для нарезки каминного хвороста, подпихнул под крюк табуретку, валявшуюся вверх тормашками, установил на ней маленький
Тело Гренса с шумом рухнуло на пол. Матлин спустился вслед за ним, развернул его лицом вверх и наклонился к самому уху, будто не хотел быть услышанным кем-то, незаметно присутствующим между ними:
— Вот так всегда… торопишься, торопишься и не представляешь себе, как долго потом приходится возвращаться…
Третья тетрадь:
СЛЕД МАДИСТЫ
УЧЕБНИК. ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ. «Зеркальные часы Хаброна» (19-я Книга Искусств. Астарианские хроники)
«… Через бесконечное и безначальное время-пространство, сквозь память ушедших и будущих поколений, тебе — неистовой силе, твоей бездонной памяти о будущем, сжигающей за собой мосты… от нас, плебеев бытия, тех, кто не забыл дороги к своей первобытной родине. Тебе… идолу судьбы, к чьей святыне никто из нас не смеет прикоснуться… Забвенье ведет тебя так, как нас хранит наша память, и каждый шаг отныне нас будет отдалять друг от друга.
На этом месте в пятисотый цикл восхода Синей звезды будет навсегда захоронено то, что являлось величайшей гордостью и роковой ошибкой пятой цивилизации астариан, — Зеркальные часы Хаброна».
На этом самом месте, где были захоронены Зеркальные часы, мы будем вынуждены снова вернуться к теории информационных полей, которая должна была наскучить даже самому терпеливому читателю. Но иначе никак не понять, что скрывает под собой этот, не лишенный пафоса, некролог: «…пятисотый цикл…пятой цивилизации, двадцать пятое мутационное поколение…». С какой стороны ни подступись — непременно упрешься во что-нибудь пятикратное. И чем трагичнее сюжет апокалипсиса, тем больше в нем можно выявить «пятикратных» закономерностей. Ничего удивительного. «Пять» в просторечье и есть число мадисты, символ «оркариумного тождества». Любые совпадения пятикратных циклов, как замечено на основе исторического опыта, точка наиболее вероятных проявлений мадисты. Эта закономерность имеет массу логических объяснений, почти нумерологических, вникнув в которые действительно начинаешь верить, что каждое число являет собой нечто большее, чем просто число. Так же как инфополя иногда являют собой нечто большее, чем средство информационных накоплений.
В «Первой тетради», во фрагменте учебника, посвященном ЕИП и ИИП речь шла о том, что эти два монстра имеют свойство накладываться друг на друга (по достижении ИИП достаточных размеров и насыщения). Согласно шкале Дуйля, это происходит на 7-й ступени, последней ступени Ареала. В этом смысле Дуйль явно переборщил, заявив о Е(И) — информационных прорывах в сетях, имея в виду глобальные масштабы подобных прорывов. До этой напасти, к счастью, пока что никто не дожил и мы таких вещей в «Первой тетради» не касались.