Фантастика 1966. Выпуск 1

Мирер Александр Исаакович

Самое хорошее — кончать. В общем я готов.

В ПРЕЗИДИУМ АКАДЕМИИ

От заведующего лабораторией математического моделирования жизненных функций института физиологии

проф. ПРОХОРОВА И.Н.

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

Учитывая полную безнадежность своего состояния, я решил подвергнуть себя длительному анабиозу, воспользовавшись установкой для искусственного регулирования жизненных функций, созданной в нашей лаборатории. Я не пытался просить разрешения на этот опыт заранее, так как боялся, что не получу его. Все участники опыта — мои помощники, а также врачи из клинической больницы — обещали мне

хранить тайну на весь период подготовки. Они ни в чем не виноваты, так как только уступали моей просьбе.

Надеюсь, что этот опыт принесет пользу науке. Длительный анабиоз понадобится для больших космических путешествий.

Возможно, он окажет терапевтический эффект при некоторых тяжелых заболеваниях. Пока трудно предвидеть все возможности этого метода.

К сожалению, мы вынуждены начинать опыт на незаконченной установке. Откладывать больше нельзя из-за быстрого прогрессирования моей болезни. В связи с этим прошу запланировать продолжение работ в следующих направлениях:

а) Полная автоматизация управления.

б) Создание и апробация программ и аппаратуры автоматического управления, введения в анабиоз и выведения из него, подчиненных целям поддержания оптимальных условий внутренней среды организма.

Ответственность за эти работы можно возложить на главного конструктора установки Ю.Н.Ситника.

Обслуживание установки требует некоторого штата, поскольку автоматизация еще не полна и не надежна. Я прошу предусмотреть для этой цели небольшое число работников в составе лаборатории моделирования, которая несет ответственность за проведение опыта.

Общее направление работ лаборатории по созданию большой аналоговой машины, моделирующей функции и взаимоотношения внутренних органов в условиях нормы и острых расстройств, считаю весьма перспективным и нужным для практической медицины. Поэтому рекомендую планировать эти работы на последующие годы, увязывая их с практическими запросами клиники. Руководство этой лабораторией прошу возложить на Ю.Н.Ситника, оставив В.П.Пляшника его заместителем.

Прошу окончательно решить вопрос о передаче лаборатории в институт кибернетики и перебазировании ее на территорию клинического городка.

Я прошу поддерживать меня в состоянии анабиоза вплоть до открытия и проверки метода эффективного лечения лейкозов. Конечно, президиум может прекратить опыт в любой момент, но прошу учесть мое настоятельное желание, чтобы при досрочном прекращении опыта меня не подвергали пробуждению.

Квартиру мою прошу передать во временное пользование В.П.Пляшнику, а библиотеку — лаборатории.

Проф. Прохоров

Глава пятая

Я прочла его записки, и, видимо, я просто должна описать тот последний день. Это очень трудно, так как мне никогда не приходилось ничего писать, кроме нескольких статей, писем и историй болезни. Но я сделаю попытку. Напишу, поправлю, перепишу, но читать никому не дам. Как выйдет, так и ладно.

Может быть, он проснется и прочитает?

Мне страшно. Это чувство не покидает меня в те несколько дней, что прошли после воскресенья, дня операции. Человек живой — и человек мертвый. Трудно понять и примирить эти понятия.

Я хожу на работу. Я занимаюсь с детьми, разговариваю с мужем, Может быть, он и подозревает что-нибудь, так

как знает, что я принимала участие в операции, но ничего не говорит. Бог с ним. Мне уже все равно. Трудно привыкнуть к тому, что сейчас он лежит в этом саркофаге. Сегодня я заходила туда днем, так же как и каждый день. Лежит совершенно белый. Никогда не думала, что человеческая кожа такая белая, что теплый цвет придает кровь…

Там толпились корреспонденты? Каждый день приезжают все новые и новые, наши, советские, и иностранные. Вадим дает интервью. Это ему сильно надоело, поэтому он сочинил бумагу и вручает каждому новому. Но им не нравится так, им подавай человеческое слово. Спрашивают, что и что, чем жил. Я постояла минуту, подумала: “Я знаю больше всех”.

Иван Николаевич Прохоров стал знаменитостью. Все-таки он был честолюбив больше, чем мне казалось раньше. (Это я поняла по запискам.) Вот пишу какие-то незначащие слова, которые никому не нужны. Впрочем, ему будет интересно прочесть о реакции публики и ученых мужей.

Я пишу так, потому что не хватает мужества перейти к главной теме. Хотя как будто ничего страшного и не было; все шло по плану, Я врач, достаточно видела всяких картин: операций, кровотечений, смертей. Видела, как оперировали и с гипотермией, сама ассистировала Петру Степановичу, чувствовала под пальцами холодное тело. Но тогда проходил час, я жизнь возвращалась. Нет, тоже бывало разное. Тоже не хочу вспоминать.

Видимо, страшно, потому что сейчас это касалось близкого человека. Мне как-то неловко писать “любимого”. Как будто к нему уже и не подходит это слово. Все очень сложно.

Как теперь будет, не знаю.

Я бывала у него каждый вечер в последнюю неделю. Приходила на час — два, разговаривала, готовила к операции. Все было засекречено, число участников минимальное. Из врачей участвовали я и наш Володя, анестезиолог. Ему сказали только накануне, мы с Вадимом ходили домой вечером. Он согласился. Давиду не сказали — “избыточная информация”, как говорил Юра. (Он потом очень обиделся на меня и на Ваню.) Подготовка была довольно сложной, разрабатывали вместе с ним. Нужно, чтобы кишечник был пустой, совсем пустой и по возможности стерильный. В хирургии живота существуют такие методы — я это знаю хорошо. Диета, антибиотики, слабительное, клизма, переливание крови и плазмы. Готовили целых пять дней, он сильно ослаб, передвигался с трудом.

Эти свидания были очень тяжелы для меня. Стыдно сознаться, но иногда думалось: “Скорей бы!” А потом мучилась, что я такая плохая. Я здоровая, у меня есть Костя и Дола, работа и впереди еще целая жизнь. Он как приговоренный к смерти, когда казнь уже назначена. Впрочем, не совсем так. Он измучился своей болезнью, обострениями, лекарствами, почти возненавидел медицину. Конечно, он подавлял в себе раздражение, был со мной нежен какой-то особой нежностью, робкой, стыдливой, виноватой.

Он был очень стеснителен, всегда боялся обидеть чем-нибудь. Впрочем, себя тоже не позволял обижать. Была в нем какая-то отчужденность, которая отграничивала людей. “Я вас не трону, но и ко мне не подходите”. “Комплекс неполноценности”, — как он говорил. Действительно, ничего не умел: ни танцевать, ни плавать, даже на коньках и на велосипеде не катался. И с женщинами ему не везло, как я поняла по некоторым словам. Это чувствовалось.