Фантастика 1966. Выпуск 2
Шрифт:
Слева слабенько светился один из этих загадочных сегментов, вернее, светилась иззубренная линия его среза. Алеша все глядел, глядел на сегмент. Не знаю, о чем он думал.
Я тихо окликнул его, но он не услышал. Я не стал его тревожить. У Алеши было над чем задуматься.
Надо было выходить на связь с кораблем. Каждые три с лишним часа “Гагарин” проносился над нами.
Алеша принялся кодировать накопленную информацию — личные наблюдения, кинодокументы, запись ольфакто-анализатора — и передал все это на корабль. Я попросил Алешу воздержаться от сообщения о
Прошин не терпит нарушений ИПДП. Да и я ведь всегда придерживаюсь инструкции, за исключением чрезвычайно редких случаев, когда вынужден ее нарушать.
Прошин подтвердил прием информации и посоветовал нам быть осмотрительными. На этом сеанс связи закончился.
Я откинул спинку сиденья и лег. Вскоре улегся и Алеша, включив защитное поле вокруг вездехода. Несколько раз я просыпался и взглядывал на Смутьяна. Он сидел неподвижно в своем углу и, по-моему, не спал совершенно, глаза у него были открыты, когда он смотрел на меня, ноздри его начинали раздуваться.
Первая ночь на планете прошла спокойно.
Но зато следующий день…
Подземелье
Рассветало невыносимо долго. Собственно, рассвет так и не наступил, просто сумеречное небо немного посветлело.
День на планете Бюр был не ярче, чем, скажем, белая ночь в Ленинграде. Далекое светило — Альфа Верблюда — взошло над горизонтом льдистым зеленоватым кружком, на него можно было смотреть незащищенными глазами, не жмурясь.
— Не знаю, что делать с нашим гостем, — сказал Резницкий. — Не хочет ни есть, ни пить. Отверг все, что у нас в запасе.
— Выпустите его, — рассеянно отозвался Новиков, просматривая записи приборов. — А то еще помрет с голоду.
— Вы забыли, как за ним вчера гнались, — возразил Резницкий. — Оно… он попросил у нас убежища.
— Напрасно мы все-таки ввязались, Сергей Сергеич. Как это говорили в старину… В чужой церкви своя программа неуместна — что-то в этом роде.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — уточнил Резницкий. — Алеша, поймите, наконец, они разумные существа. И следовательно, мы непременно должны добиться контакта.
— Нас послали, чтобы выяснить причину тау-потока, Сергей Сергеич. И вы уж разрешите мне продолжить это исследование.
— Странный вы взяли тон. У нас комплексная задача. Но при любых обстоятельствах первостепенное значение для разведчика имеет установление контакта.
— Здесь контакта не получится, Сергей Сергеич.
— С предвзятыми суждениями, — сухо сказал Резницкий, — ходить в разведку не имеет смысла.
— Да почему предвзятые? Совершенно очевидно, что мы имеем дело с примитивнейшими существами. Первобытное стадо и кучка привилегированных вождей, что ли… Я бы охотно побеседовал с теми, кто развесил здесь эти “фонари”. A искать контакта с полуобезьянами… — Новиков махнул рукой.
— Алеша, Алеша… Вот не думал, что вы скажете такое… Мы исследователи, а не высокомерные туристы, заранее убежденные
— Согласен. Но и не миссионеры.
— Миссионеры? Ах да!.. Гм… Пожалуй, какие-то черты в характере миссионеров нам бы не помешали. Суть в том, что считать миссией.
— От аборигенов мы ничего не добьемся, — упрямо повторил Новиков.
Он остановил вездеход под ближайшим висячим сегментом, надел скафандр и вылез наружу. Снова принялся он осматривать “фонарь” и возиться с приборами: датчик одного из них он укрепил на раздвижном стержне. Потом, закончив измерения, уселся на подножку, глубокомысленно пощипал себя за подбородок.
Мимо пролетели двое гладких. Прошла в отдалении группка длинношерстных аборигенов. Снова появились гладкие. Один стал перед Новиковым, венчик его вздыбился, как шерсть у разъяренного кота.
Новиков печально развел руками и вытянул шею.
— Ничем не могу помочь, приятель. Нике ферштеен!
Эту искаженную немецкую фразу он когда-то вычитал в историческом романе о войне. Тут она пришлась кстати — так по крайней мере ему казалось.
Он залез в кабину, сбросил верхнюю половину скафандра.
— Позавтракаем, Сергей Сергеич? — Новиков потрогал свои щеки. — Или побреюсь вначале.
Он достал вибратор и принялся бриться.
Тем временем Резницкий фотографировал Смутьяна в разных ракурсах и исследовал пряжку на его животе.
— Она вживлена, — пробормотал Сергей Сергеевич. — Вживлена…
Побрившись, Новиков поднес к лицу баллончик своего любимого одеколона и нажал кнопку распылителя.
Смутьян вдруг неуклюже заметался по кабине. Что-то с ним творилось неладное. Он зажимал ноздри рукой, мохнатое тело вздрагивало и извивалось в конвульсиях. Резницкий подскочил, отпер дверцу, Смутьян вывалился в шлюз, скатился с подножки на лед, поднялся, побежал. Бегать, впрочем, аборигены, как видно, не умели, Смутьян просто быстро шел враскачку, но все равно это напоминало бегство.
— Ваш одеколон! — сердито сказал Резницкий. — Приспичило вам бриться!
— Я не подумал, Сергей Сергеич. — Новиков смущенно сунул баллончик в наколенный карман скафандра. — Скажите, какое нежное обоняние…
— Поехали за ним.
— Сергей Сергеич, у меня столько измерений…
— Еще одно слово, Алеша, и я буду вынужден напомнить о старшинстве.
Новиков проворчал что-то о подавлении воли, однако сел в кресло и включил двигатель. Вездеход медленно двинулся за Смутьяном — одинокой нелепой фигуркой в бескрайней ледовой пустыне.
По льду скользнули тени: двое гладких летели к Смутьяну. Тот затравленно покрутил головой, потом, присев, оттолкнулся и полетел. Было видно, что ему нелегко дается это, он то и дело тяжело отталкивался от льда, собственно, он не летел даже, а двигался большими скачками. Гладкие, конечно, настигли бы его без труда, они-то летели быстрее, но в тот момент, когда они обогнали беглеца и стали у него на дороге, Новиков на большой скорости подъехал и вклинил вездеход между ними и Смутьяном. Только брызнуло ледяное крошево из-под гусениц на резком повороте.