Фантастика 1967
Шрифт:
— Ну, что скажешь мне, Валя? — спросил Егор.
— Да так кое-что! Ты все занят ведь! — ответила Валентина.
— Нет, не особенно: и занят и нет! Живу, как в бреду; сам еще не знаю, что у меня выйдет!
— Да уже вышло, Егор! Будет тебе скромничать!
— Не совсем, Валя, не совсем! Я открыл еще нечто такое, что сердце останавливается…
— Что это такое? Про «эфирный тракт» все?
— Нет, это другое совсем. «Эфирный тракт» — пустяки!.. Как вселенная, Валя, родилась и рождается, как вещество начинает дышать в
— Отец на Камчатке…
— Что, все эту несчастную планетку бурят? Черт, даже мне она надоела! Сколько лет ведь прошло, как она села с неба!..
— А когда, Егор, ты покажешь свой «эфирный тракт»?
— Да вот как-нибудь покажу, и сначала книжку напишу.
— А кому ты ее посвятишь?
— Отцу, конечно, — инженеру Михаилу Кирпичникову, страннику и электротехнику.
— Это очень хорошо, Егор! Чудесно, как в сказке, — страннику и электротехнику!
— Да, Валя, я забыл лицо отца. Помню, что он был молчаливый и рано вставал. Как странно он умер, ведь он почти открыл «эфирный тракт»!
— Да, Егор! И Мать твоя старушкой стала!.. Может, ты проводишь меня Немного? А то поздно, а ночь хорошая — я нарочно тихонько шла сюда.
— Провожу, Валя. Только не далеко, я хочу выспаться. Надо через два дня книжку в печать отдавать, а я только половину написал — не люблю писать, люблю что-нибудь существенное делать…
Они вышли в вестибюль, спустились в лифте и очутились на воздухе, в котором бродили усталые ночные теченья.
Егор и Валя шли под руку. В голове Егора струились неясные мысли, угасая, как ветры в диком и темном поле, зажигаясь от контакта с милой девушкой, такой человечной и женственной. Но Кирпичников изобретал не одной голо вой, а также сердцем и кровью, поэтому Валентина в нем возбуждала только легкое чувство тоски.
Силы в его сердце были мобилизованы на другое.
Москва засыпала. Невнятно и смутно шумели какие-то далекие машины. Бессонно стояла луна, маня человека к полету, странствию и глубокому вздоху в межпланетной бездне.
Егор пожал руку Вале, хотел ей что-то сказать — какое-то медленное и девственное слово, которое каждый человек говорит по разу в жизни, но ничего не сказал и молча пошел домой.
20 марта не так велики дни и кратки ночи, чтобы утренняя заря загорелась в час пополуночи. Так еще не бывало никогда, даже старики не помнят.
А однажды случилось так. Московские люди расходились по домам — кто из театра, кто с ночной работы на заводе, кто просто с затянувшейся беседы у друга.
В этот вечер в Большом зале Филармонии был концерт знаменитого пианиста Шахтмайера, родом из Вены. Его глубокая подводная музыка, полная того величественного и странного чувства, которое нельзя назвать ни скорбью, ни экстазом, потрясла слушателей.
Молчаливо
В Политехническом музее в половине первого кончился доклад Макса Валира, возвратившегося с полдороги на Луну. В ракете его конструкции обнаружился просчет; Си кроме того, среда между Землей и Луной оказалась совеем иной, чем о ней думала прежде, поэтому Валир вернулся обратно. Аудитория была взволнована до крайней степени докладом Валира и, заряженная волей и энтузиазмом великой попытки, со страшным шумом лавой растекалась по Москве.
В этом отношении слушатели Валира и Шахтмайера резко отличались друг от друга.
А высоко над площадью Свердлова в этот миг засветилась синяя точка. Она в секунду удесятерилась в размерах и затем стала излучать из себя синюю спираль, тихо вращаясь и как будто разматывая клубок синего вязкого потока.
Один луч медленно влекся к Земле, и было видно его содрогающееся движение, как будто он находил упорные встречные силы и, пронзая их, тормозил свой путь.
Наконец столб синего, немерцающего, мертвого огня установился между Землей и бесконечностью, а синяя заря охватила все небо.
И сразу ужаснуло всех, что исчезли все тени: все предметы поверхности Земли были окунуты в какую-то немую, но всепронзающую влагу — и не было ни от чего тени.
В первый раз с постройки города в Москве замолчали: кто говорил, тот оборвал свое слово, кто молчал, тот ничего не воскликнул.
Всякое движение остановилось: кто ехал, тот забыл продолжать путь, кто стоял на месте, тот не вспомнил о цели, куда его влекло.
Тишина и синее мудрое сияние стояли одни над Землею обнявшись.
И было так безмолвно, что казалось, звучала эта странная заря — монотонно и ласково, как пели сверчки в нашем детстве.
В весеннем воздухе каждый голое звонок и молод — пронзительно и удивленно крикнул женский голос под колоннами Большого театра: чья-то душа не выдержала напряжения и сделала резкое движение, чтобы укрыться от этого очарования.
И сразу тронулась вся ночная Москва: шоферы нажали кнопки стартеров, пешеходы сделали по первому шагу, говорившие закричали, спящие проснулись и бросились на улицу, каждый взор обратился навзничь к небу, каждый мозг забился от возбуждения.
Но синяя заря начала угасать.
Темнота заливала горизонты, спираль свертывалась, забираясь в глубину Млечного Пути, затем осталась яркая вращающаяся звезда, но и она таяла на живых глазах — все исчезло, как беспамятное сновидение. Но каждый глаз, глядевший на небо, еще долго видел там синюю кружащуюся звезду, а ее уже не было. По небу шел обычный звездный поток.
И всем стало отчего-то скучно, хотя никто почти не знал, в чем дело.
XIX