Фантастика 1987
Шрифт:
У борта его подхватили. Он ударился о твердое, тяжело перевалился и упал. Спасательный жилет с шумом выпускал воздух, перед глазами, едва не ободрав лицо, мелькнул пеньковый канат с крючком на конце, которым его подцепили за крючки жилета…
Он попытался встать, но палуба вдруг встала вертикально, сверху обрушилась тяжелая гора ледяной воды, и его потащило по деревянному настилу, и он тщетно пытался ухватиться, но только обдирал в страхе пальцы о доски. Наконец ноги уперлись в твердое, и вода, что волочила его, с шумом устремилась дальше. Он извернулся, ухватился за чугунную тумбу, к которой были принайтованы
Рядом через прорубленные в бортах широкие дыры обратно в море низвергалась водопадами вода.
Палубу под ним бросало то вверх, то вниз. Ледяной ветер не давал поднять голову, и все же Назар кое-как дотянулся до ближайшего каната и поднялся, но канат не отпустил: напротив - вцепился обеими руками.
Палуба прыгала как взбесившийся конь, голова кружилась, и к горлу подступала тошнота. Особенно становилось мучительно, когда все падало вниз. Желудок лез по горлу вверх и выцарапывался наружу, а водяные горы взметывались всюду, поднимались все выше и выше, неба оставалось с рукавицу, но и там громоздились жуткие лиловые тучи и нещадно вспыхивали ядовито-белые молнии.
Волны страшно и гулко били в борт. Оснастка трещала, по палубе гуляли волны, потоки воды. Чуть посветлело, это проглянула луна, заливая все мертвенным фосфорическим сиянием - словно светящимся ядом, да и глаза чуть привыкли к темноте, но рассмотреть почти ничего не удавалось: мелькали тени, люди бегали, сипло и тяжело дышали, таскали канаты и железные крюки, убирали некоторые из парусов, а над головой страшно свистело в реях, недобро скрипели и потрескивали мачты.
Шагах в пяти впереди маячила коренастая фигура человека, который стоял за штурвалом. Огромный, широкоплечий, в старинной морской одежде, он с трудом справлялся с колесом, что сопротивлялось, норовило вырваться из рук. Назар при свете молнии успел рассмотреть - тот в муке оглянулся - бледное от напряжения лицо и отчаянные глаза.
В грохоте грозы на прыгающей палубе и под водопадами ледяной воды фигуры матросов мелькали как тени. Над головой непрестанно грохотало: то тише, то громче, потом раздался страшный треск, и казалось, прямо на мачтах несколько раз кряду мигнул ослепительно едкий свет.
Назар трясся от холода и страха. Крупная дрожь била по всему телу. Дрожали руки, что буквально приросли к канату, тряслись ноги, стучали зубы.
Канат отпустить не решался, чтобы не сбросило за борт, и только с ужасом смотрел на бегающих людей, которые свободно лавировали в паутине туго натянутых канатов, карабкались по веревочным лестницам, ползали по реям, закрепляли провисшие канаты…
Команда работала лихорадочно, напрягая все силы. Почти вся в лохмотьях, с бледными истощенными лицами!
Тут сверкнула едко-белая молния, следом на корабль обрушился такой страшный удар грома, что Назар с трудом удержался на ослабевших ногах.
Из тьмы, ветра и брызг появились двое. Оба в старинных потертых камзолах, на локтях зияют дыры, широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли цвет, пестрели заплатами, а внизу истрепались до бахромы.
Остановились перед Назаром, один сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю…
Человек, который стоял перед ним,
Второй тоже сказал что-то, по-видимому - повторил вопрос на другом языке. Этот человек был худым и жалким еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины - куда уж большая нищета! Из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы… На левом боку рубахи зияла дыра, и видно было ребра, сухие, как дощечки ксилофона. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнул сгусток крови и обессиленно схватился за канат.
– Не понимаю,- ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце.- Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля…
Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.
С реи спрыгнул матрос. Это был высокий и костлявый человек, в лохмотьях камзола, натянутого на голое посиневшее от холода тело.
– Шпрехен зи дойч?
– спросил он.
Назар покачал головой. Увы, немецким не владел. Объясняться с помощью жестикуляции не рискнул: сдует за борт.
– Ду ю спик инглиш?
Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.
– Ноу,- ответил Назар.
Матрос сделал еще попытку: - Парле ву франсе?
Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой и в лохмотьях, попробовал испанский, итальянский, еще какие-то языки.
Капитан уже начал сердиться, видно считая моноглотство уродством, недостойным человека.
Вдруг в сторонке раздался голос:
– По-росски разумеешь?
Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат рослый бородатый мужик. Его подбрасывало, но он упорно продолжал работу, а над головой страшно и хлестко хлопал парус, словно великан щелкал огромным кнутом, и ветер выл жутко и угрожающе.
На мужике была чистая заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик. Крестик медный, восьмиконечный.
– Разумею,- крикнул Назар торопливо.- Я русский! Росс. Меня сбросило за борт… А кто вы?
– Люди, как вишь,- ответил с натугой бородач и замолчал, с трудом подтягивая толстую веревку. Закрепив за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя вверх на паруса: - Идем на новые земли. Капитан у нас вон тот… Ван Страатен! Вот только обогнем этот проклятый мыс и тогда…
У Назара перехватило дыхание. Значит, он в самом деле на знаменитом Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипят и раскачиваются под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисают, то натягиваются так резко, что каждую минуту могут лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелатаны, в кормовой надстройке дыра на дыре…