Фантастика 2002. Выпуск 2

Шербак-Жуков Андрей

Вот только некоторый пучок расходящихся вопросов, начиная с главного: а стоило ли городить весь этот огород вообще? Собственно, этим и заканчивается роман — герои сами не знают, что станут делать завтра. Продолжать деятельность или нет? Стоит ли пытаться прервать лавину насильственных смертей? Полезна ли обществу такая принудительная терапия? Возможно ли в принципе «перевоспитать» человечество? И сколько для этого понадобится времени?

Сомнения эти возникнут у героев еще в середине романа — когда на сервер начнут поступать сообщения от родственников наказанных. Дело в том, что собственно наказание заключается в полной изоляции преступника от общества — он волен в своем «коконе» делать что угодно, но при этом его никто не видит и не слышит. И лишь в середине романа читатель узнает, что действие «смирительной рубашки»

рассчитано всего на один день. По мнению спасателей, дня, проведенного в полной изоляции от общества, достаточно для того, чтобы человек «осознал и раскаялся». Пожалуй, это — самый спорный пункт в романе Трошина. Лично я искренне сомневаюсь, что таким образом можно кого-то в чем-то переубедить. Тем более когда человек наказан за то, чего он вообще не совершал. А с другой стороны не знаю толком, что это такое — «полная изоляция от общества»…

Пожалуй, следует сказать о некоторых предшественниках романа. Это, вне всякого сомнения, роман Евгения Лунина «Зона Справедливости», рассказ Уильяма Тенна «Срок авансом», в какой-то степени «профессорская» серия братьев Стругацких (уверен, и словечко «подсмыкнул» позаимствовано у АБС), «Выбраковка» Олега Дивова… Внимательный читатель найдет еще не один десяток увлекательных перекличек с мировой литературой — и не только фантастической.

Владимир БОРИСОВ

Лю Сянь «Ручей и лотос»

О ЧЕМ ГРУСТЯТ КИТАЙЦЫ

Если судить по предисловию к роману, Лю Сянь по материнской линии происходит из семьи дворян-белоэмигрантов, бежавших в начале 20-х от ужасов «красного колеса» в Харбин, по отцовской же — из интеллигентного китайского рода, насчитывающего десять поколений чиновников. А потому неудивительно, что в потомке этих двух древ «чисто российская любовь к высокой словесности» причудливо сплелась с «медитативным восточным началом». Результатом и явился этот написанный хорошим русским языком роман безвестного доселе автора.

Структурно роман Лю Сяня «Ручей и лотос» (Издательство «Новая Космогония») имитирует форму дневника, якобы найденного автором на чердаке родительского дома в опустевшем прибайкальском поселке, куда сочинитель приехал хоронить бабку-китаянку. Весьма возможно (впрочем, вплоть до конца книги тайна так окончательно и не проясняется), что именно ее руке и принадлежит рукопись (разумеется, на китайском — автор представляет на наш суд перевод). Линия дневника перемежается с отступлениями в «здесь и сейчас», живописующими гибнущий поселок со всем жалким и колоритным его населением — бичами, рыбаками, охотниками. Писатель также рассказывает о загадочной девушке Лине, прибившейся на следующий после похорон день к рыболовецкой бригаде. Разумеется, по законам жанра между ней и автором (вернее, героем) завязывается роман; взаимное напряжение любви-ненависти заставляет героя задержаться в поселке дольше, чем он намеревался, и вечерами от нечего делать он под завывание баргузина, наметающего в окно ранний сентябрьский снег, разбирает записи, выполненные сначала изящным каллиграфическим письмом тушью на рисовой бумаге, затем — химическим карандашом в пожелтевшей амбарной книге, а далее — шариковой ручкой в тетрадке в клеточку… В конце концов потрясенный герой понимает, что рукопись, история которой насчитывает по меньшей мере пятнадцать веков, написана одним и тем же человеком.

Точнее, не человеком.

Перед нами записки лисицы-оборотня.

Не так уж часто нечеловеку доводится выступать в роли центрального героя произведения, да еще и рассказчика. Сразу приходит на память знаменитая «Маска» Ст. Лема и бессмертный андрогин Орландо интеллектуальной Вирджинии Вульф. Полагаю, что именно лавры Вульф и не давали покоя нашему автору — аллюзий на роман знаменитой американки более чем достаточно.

Исполнение, впрочем, не вполне безупречно, поскольку (что естественно) автор не может не сбиваться на психологический антропоморфизм. Но сама по себе попытка, безусловно, заслуживает внимания.

Собственно, речь идет об исследовании природы человека. О попытке взглянуть извне на то, что мы воспринимаем лишь изнутри. И в данном случае инструментом исследования выступает существо, изначально не враждебное, но и отнюдь не дружественное

виду хомо сапиенс — да и за что любить этих двуногих молоденькой лисице, чью матушку в незапамятные времена убил метким выстрелом из лука охотник Люй Ци, профессиональный борец с нечистой силой? Впервые мы знакомимся с ней, когда она, чудом спасшись от смерти, скрывается в зарослях тростника на озере Цюйнор.

Вряд ли в ту пору к ней было применимо понятие «личность». Достоверно лишь ощущение огромного, чуждого и враждебного мира, в котором стрекоза и сосна над обрывом соразмерны друг другу… И, разумеется, самой пугающей частью этого мира остаются люди, одержимые бессмысленной, алогичной жаждой убийства, ненавистью к непонятному, чужому, не укладывающемуся в привычные рамки. «Потребовалось несколько сот лет, чтобы понять, что их тоже гложет страх, — пишет героиня, — страх еще больший, чем мой, страх перед равнодушным или вовсе бездушным Неведомым».

Лишь знакомство со старым даосом Чэнем примиряет ее с человечеством. Святой монах не меньше, чем перепуганный оборотень-подросток, чужд миру разрушительных страстей. Именно он учит Силлю (тоненькую веточку, как называет себя героиня) чтению и каллиграфии, а став правителем области и главным регистратором литературных творений при областной управе, дает ей возможность обрести свой дом и поближе познакомиться с пугающим и влекущим человечеством. Интересны их беседы о сущности человека — сам Чэнь уже не человек, ибо перешел в разряд небожителей, Силлю же еще не человек, поскольку не обрела «тени», иными словами — рефлексии. Действительно — есть ли человек некто, ходящий на двух ногах и имеющий человеческий облик? Или тот, кто может облекать свои мысли в слова? Или тот, кто способен сочувствовать ближнему? Или тот, кто способен на месть? Или тот, кто сознательно отказывается от мести? Недаром вскоре после ухода Чэня к Заоблачным Вратам Силлю, ставшая его единственной наследницей и духовной преемницей, получает возможность отомстить охотнику Люй, но эту возможность отвергает, поскольку Люй-прежний, Люй-убийца исчез, уступив место беспомощному старику. «Поток времени унес его прочь, потопил в своих тягучих перламутровых водах в тот самый миг, когда умирала на берегу этой великой реки моя мать, тщетно пытаясь перегрызть древко оперенной стрелы, насквозь пронзившей ее гибкое тело…»

С уходом (а фактически — со смертью) Чэня Силлю остается среди чуждых ей людей и не менее чуждых духов, притворяющихся людьми. Надо сказать, что среди последних колоритных персонажей гораздо больше — чего стоит одна дряхлая выдра-оборотень, профессиональная куртизанка, обучившая Силлю тонкостям обольщения мужской половины человечества. Эротика, присущая утонченным китайским новеллам, пронизывает страницы романа, посвященные любовным похождениям Силлю, избравшей, выражаясь современным языком, специальность «сексопатолога-практика», врачующего мужчин от застарелых комплексов, сначала — в качестве наемной феи в «Приюте лотосового отдохновения», затем — в роли любящей и любимой наложницы юного студента. Ставшая благодаря своему вековечному опыту великолепным знатоком человеческой природы, Силлю спасла от распада не одну семью, «консультируя» жен, к которым охладели мужья, помогая вновь вернуть первоначальное чувство…

Увы, чем ближе описываемые в дневнике события к нашему времени, тем больше они утрачивают свое первоначальное очарование. История любви рассказчицы с демоническим красавцем белоэмигрантом, поэтом и кокаинистом, излишне мелодраматична и слишком напоминает второразрядную русскую психологическую прозу, а трагические события Первой мировой, Октябрьской революции, а потом и культурной невольно затмевают собой драматизм выдуманной биографии.

Фрагменты дневника перемежаются в книге историей отношений автора и его новой возлюбленной — казалось бы, их связывает взаимная страсть, но Лина ведет себя странно: какая-то мрачная тайна кроется за ее внешней бесшабашностью. Является ли девушка воплощением все той же бессмертной лисицы-оборотня, решившей дать герою то, чего ему недостает более всего — ощущения полноты бытия, уверенности в себе? Или «земные», «сложные» отношения двух обычных людей призваны подчеркнуть великодушие и щедрость нелюдя-лисицы? Похоже, автор сознательно пользуется приемом недоговоренности, оставляя простор для читательского воображения — точь-в-точь как мастер китайского рисунка по шелку.