Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса
Шрифт:
– Почему ты перестала отвечать мне? – механически повторяю я. Когда-то я старалась не исказить ни одного слова, ни одной интонации. Потом стала проще. – Вот уже пять лет ни одного слова...
– Алло! – говорят мне в спину. Судя по голосу, человек пожилой. И очень злой. Мне доводилось слышать, как он намеренно искажает реплики. Не слишком часто – чтобы не выключили из цепочки. И не слишком грубо – чтобы не заподозрили обман. Но искажения всегда были мастерскими.
Жаль, что я не могу посмотреть
Жаль, что мы всегда стоим по стойке «смирно».
– Алло, – говорю я женщине, что стоит передо мной. У нее красивая спина. Мало кто из мужчин способен оценить красоту женской спины. Им бы что пониже...
Попа у женщины тоже красивая. Могу оценить это только теоретически, даже будь я лесбиянкой – здесь все грешные мысли бесполезны. Нет, ну почему остались сиськи, попы, усы, кадыки? Чем провинились бедные гениталии? Мы же не сами для себя их придумали!
– Семь тысяч триста двенадцать, – говорят мне в спину.
– Совсем охренели? – спрашиваю я. – Не дойдет!
– Просили. Доходило когда-то, я помню. Это по прямой.
Может, зря я его считаю злым?
– Семь тысяч триста одиннадцать, – говорю я.
– Совсем ума нет, – соглашается женщина впереди. – Семь тысяч триста десять!
– Конечно, я был неправ... – говорят мне справа. Транслирую фразу налево, а сама с любопытством жду, что же придет сзади. Любопытство здесь редкий гость.
Сзади молчат. Так бывает. Люди переспрашивают друг друга, слова перелетают от одного неподвижного голого тела к другому медленно, с запинками, будто подраненный в крыло дробиной глухарь.
– И я не хотел тебя убивать! – говорят справа.
– Я не хотел тебя убивать, – со скукой ретранслирую я.
Если подняться вверх, в доступные лишь ангелам горние высоты, то мы будем походить на самую огромную в мире армию. Растянувшиеся от горизонта к горизонту шеренги, выстроившиеся от горизонта до горизонта ряды. Интервал-дистанция, на расстояние вытянутой руки, раз-два!
Мы не можем друг до друга дотронуться. Это очень обидно.
Мы можем разговаривать. Но соседи надоедают быстро.
А времени у нас много. Все оставшееся время мира. Я думаю, что Страшный Суд начался лет сто назад, но это очень субъективно. Здесь нет дня и ночи, мы не устаем, мы не испытываем голода и жажды. И никаких физических мучений, конечно же.
Это не рай и не ад. Это не чистилище. Это всего лишь очередь в приемной.
– Ты должна меня простить... – бормочут справа.
– Ты должна... – сообщаю я соседке.
И тут сзади приходит наконец-то слово. Одно-единственное.
– Нет.
– Нет, – передаю я вперед.
Мужчина сзади хихикает и говорит:
– Вот попал, так попал!
– Вы о чем? – спрашиваю я.
– Тебе не понять, – хихикает человек
Как можно быть такой скотиной? А как можно злорадствовать в ожидании Страшного Суда?
Кручу головой, насколько это возможно, но увидеть его так и не получается. Лишь смутный шевелящийся силуэт.
По всей логике мы должны были оказаться здесь все вместе. Одной огромной перепуганной толпой. Но хоть времени здесь и нет, но мы попадали сюда по очереди. Я помню первый миг – сразу после той жаркой вспышки и тяжелого, по всему телу пришедшегося удара. Я помню, как впереди было пусто – до самого бесконечно далекого горизонта. Только в ушах звенели крики – тех, кто стоял позади меня, и тех, кто появлялся по правую руку. Два-три человека в секунду... иногда чаще. Когда на Ближнем Востоке взорвали атомную бомбу, сразу появилась целая толпа.
Когда впереди вырос еще один ряд, я уже замолчала. Молча стояла и молилась. Я никогда всерьез не верила в Бога, но теперь была уверена – это загробный мир. Только какой-то очень странный. Ты стоишь и не можешь сойти с места. Не можешь пошевельнуться. Едва-едва шевелятся пальцы и можно чуть-чуть повернуть голову. Ну и еще можно говорить.
Первое время мы много говорили. Потом славили Бога, каялись в грехах и молили о прощении. Потом замолчали. Потом ругались и богохульствовали. И снова каялись и молились...
– Пятьсот тридцать два вправо...
Единственное, что нам остается, – это разговаривать. Но разговаривать с соседями надоедает быстро – лет через пять. Субъективных лет, поскольку тут нет времени. И тогда люди начинают искать поблизости друзей и родных. Иногда они рядом. Это счастье. Не зря в сказках писали: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Если в один день – то можно друг друга найти и разговаривать. В день на Земле умирает чуть больше ста тысяч человек. Это квадрат – десять на десять тысяч. Предельное, пожалуй, расстояние, на которое живая цепочка может передать твои слова...
– Алло. Симеон Ставракис...
– Алло. Симеон Ставракис... – транслирую я вправо. А потом вперед и назад. Симеон стоит далеко. Он уже давно пытается найти кого-нибудь знакомого. Пока не получается. Никто не отзывается на его имя.
Вправо и вперед слова уходят. Назад – нет. Мой злой сосед не повторяет имя несчастного грека.
– Хочешь вылететь из цепочки? – спрашиваю я его. Тех, кто не хочет поддерживать связь, немного. Но они есть – и мимо них выстраиваются обходные маршруты.
– Достал этот Ставракис! – ругается сосед. – Каждый год ищет... утихомирился бы.