"Фантастика 2023-119". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
Вспомнил: Федюня же еще… С ним вот как: сначала держаться не то чтобы строго, но вид иметь деловой, неприступный. Впечатления от «допроса с пристрастием», скорее всего, пока не улеглись, так что мешать краснобай не будет. Потом, как планы начирикаются, кофе допьется, сигарета докурится, — можно немножко «потолковать». Человеку, или кто он есть, не суть, это и удовольствие, и потребность, вот и пусть расслабится и понаслаждается. Жалко ведь его, когда такой он пришибленный. Добрая же душа, в полном смысле. Ну, важничает непомерно; ну, околесицу несет немыслимую; ну и что же? Ну и пусть, ибо — кто без слабостей? Главное, как говорится,
Значит, потолкуем. Только не очень долго. Потому что надо будет сменить тон на чуть более строгий и постараться выпытать из Федюни про Шушульку, который, почти наверняка, одно лицо с дядей Сашей из рассказа девочки, — где чаще бывает, когда бывает… и тэдэ, как говаривал Коммодор. Правда, что собой представляет это «тэдэ» в данной ситуации — пока не высвечивалось. Но по ходу дела, глядишь, что-нибудь появится.
А потом смягчиться, дать Федюне дотолковать — после чего действовать по обстоятельствам. В принципе, надо бы еще прошерстить уходящий в даль неведомую уровень «нуль» внутри корпуса… в смысле, внутри града Марьграда. И еще — извлечь из рюкзака старые планы территории, проверить, что на них на месте квадратной башни… Но это как раз не горит, это как-нибудь позже.
У меня не сто рук! — скандальным тоном процитировал Игорь из какой-то почти совсем забытой прошлой жизни. То ли своей, то ли не совсем своей.
***
Вот и «раз-раз». Надо же, воспринимается уже как дом родной.
Здесь — без перемен. Редкие прохожие, заметив Игоря, шарахаются в стороны; кто в отсеках, те замирают, лишь бормочут что-то; а кто и вовсе в «фатерки» шмыгает. Обычная местная жизнь, с малой поправкой на непрошеное присутствие «мудана». Жизнь, да… Верно Федюня изрек: мол, народец мы робкoй да несчастнoй.
Около Лавуниного отсека зачем-то толклись пятеро — топтались, между собой переговаривались. При виде Игоря прянули по сторонам.
Сейчас сама хозяйка выскочит. Эта-то не «робкая» — по обыкновению провопит в его адрес что-нибудь дурацкое и злобное. И плюнет, наверное.
А нет, не выскочила. Должно быть, жрет увлеченно. Как там Федюня перефразировал классику? Коль я кушаю, никoго не слушаю, ага…
Подходя к Федюниной «отсечке», Игорь убрал с лица пугающую бедолаг улыбку, но брови немножко сдвинул. Оказалось, однако, что ничего этого не требуется: Федюня сидел на скамье, уперев локти в колени и обхватив башку. На появление Игоря он отреагировал, только когда тот озадаченно хмыкнул. Уронил руки, поднял голову, вяло проговорил:
— А, Путник…
— Ты чего, Федюня? — обеспокоенно спросил Игорь.
Хозяин не ответил — принял прежнее положение, да еще стал мерно раскачиваться вперед-назад.
Игорь пожал плечами, достал из рюкзака все необходимое для «ополоснуться-побриться», отправился в нужник. Машинально поправил себя: теперь правильнее называть это помещение туалетом — в нужниках-то кто же бреется…
Вышел посвежевшим, вытащил на свет Божий баночку с кофе, сигареты, зажигалку, блокнот, карандаши. Приступил к задуманному. Федюня продолжал молча раскачиваться.
Дочертив-допив-докурив, Игорь позвал, сначала построже:
— Федосий, ну!
Затем помягче:
—
Сработало. Абориген выпрямился, безвольно опустил руки, сказал:
— Лавунюшка моя… Захворамши… А мене прогнамши…
— Так, ну-ка рассказывай! — потребовал Игорь.
Федюню прорвало — заговорил все быстрее, едва не захлебывался.
— С поутре пошкандыбался я к ёй, свататься, я по ужинным дням завсёгда сватаюся, а то и по гладным тож, пришкандыбал, дай, думаю, оградку ёйную перескочу, эким, думаю, добрым молодцем покажуся, и перескочимши, да ножкой зачепимшися, да упамши, колешко расшибимши…
Он судорожно набрал воздуха, продолжил:
— Лёжу на брюхе, боляве мене — и-и! Слышно — дверка отворимшися, ноженьки топочут Лавунюшкины, голосишко ёйный милой: ай расшибимшися, Федюнюшко? Взыграло мене, подвскочимши я, да к ёй, красавице моёй, кинумшися, колешку не чуюмши, да Лавунюшку обнямши, а ёна мене тож обнямши, плачем обоё. А я ёй тихохонько: Лавунюшка… А ёна мене тихохонько: Федюнюшко… Я ёй: Лавунюшка… Ёна мене: Федюнюшко…
Рассказчик задохнулся, всхлипнул, стал икать. А Игорь подумал: ну в чистом виде кино. Санюшка — Митюнюшка — Санюшка — Митюнюшка… Мелькнуло: опять советская классика; этот-то чудик, положим, по «гляделке» смотрел, а вот у меня — не пойми откуда. Но как мелькнуло, так и погасло. Федюня справился с икотой, возобновил повествование.
— Ну, думаю, добимшися я свово, таперя обженюся. Тут-то беда и постряслася. Обмякши невёстушка моя, ручки от мене отпустимши, да и сползамши по мене на мать сыру зёмлю, ни жива ни мёртва. Лежит, сердечко мое, то ль дышит, то ль коченёет, не пойму. Я уж рядком на колешки памши, головушку ёйную обнямши, слезы такося и капаюмши. Тута народцу набёгло страсть, слышу — погнали мальца-гонца за лекаркой. Я бы и то побёг, да куды мене за мальцом-то угнатися, да с колешком болявым, да пальтешку порвамши, гля… — Он показал на дырку в своей хламидке. — Прибёгла Мерюлька-лекарка, с ей ишшо друга, таку не знам.
Мерюлька-лекарка… Странное имя… Но — врач! И созвучие имеется, пусть отдаленное. С Федюни что взять, он любое слово перековеркает… Эх, разминулись с этой Мерюлькой… Ненамного же опоздал! На час раньше вернуться бы! Дальше давай, Федюня, дальше! Тот, впрочем, и не собирался останавливаться,
— Мерюлька кричит, подь, мол, вон, дедуля, мешаш нам! Ишь како, дедуля ёй… Учали ёнё Лавуню мою пользовати, дале в фатерку понёсши. Долго ли, коротко ли, выпёрлися из фатерки, злые, страшные. Мерюлька мене рыкаёт: живая твоя жонка, кушать хотит, подь, мол, к ёй, корми ёя. И убёгли. А я-то в фатерку Лавунюшкину побёг, а ёна мене с порога кричит, подь, мол, вон отседова! Ты, кричит, как есть виноватый! Заплакамши я, да и ушкандыбамшися, таперя тута маюся. Колешко аж свёрбится, сердечко колотится…
Умолк обессиленно.
— Так позвать сюда снова ту Мерюльку, колено твое полечить! — предложил Игорь.
Федюня помотал головой, ответил решительно:
— Ни в жисть! Злые ёнё… Лутшэе сдохнуся! Тем боле, жисть не мила…
От него сейчас ничего не добьешься, понял Игорь. Стресс, шок, депрессия… Все же сделал попытку:
— И потолковать нет желания?
— Какоё тама толковати…
— Ладно, — сказал Игорь. — Не горюй, все уладится. Жива твоя ненаглядная, это главное. Успеешь еще на ней жениться, все к тому идет. А колено твое — покажи-ка мне.