"Фантастика 2023-123". Компиляция. Книги 1-25

Харников Александр Петрович

— Крутилка еще не доросла, — мрачно ответил Гаттак, кидая в сумку свои нехитрые пожитки. — Но глаз с нас он теперь точно не спустит.

— Это уж наверняка, — согласилась Корра.

Они довольно быстро собрали все вещи и покинули палату. Навстречу супругам вышел доктор Воронов. Выглядел медик виноватым. Как-то ссутулившись, пряча тревожные руки за спиной, он подошел к Гаттаку и поинтересовался его здоровьем.

— Ничего, доктор, все в порядке. Я уже в норме.

— Вы уж меня простите, Гаттак, — начал было извиняться медик, но парень его остановил. Он не хотел заставлять врача оправдываться. Не его это вина, что более властные люди в ультимативном

порядке заставили его пойти против своего долга.

— Я все понимаю. И над вами есть начальство, — спокойно сказал разведчик. — Я вам очень благодарен. Дальше мы уж сами.

Доктор еще раз виновато улыбнулся, прокряхтел что-то про обход и несмело двинулся в сторону палат. Гаттак кивнул ему и даже весело подмигнул: мол, не дрейфь, док, прорвемся.

К гадалке не ходи, это Массер на главного врача надавил, а тот в приказном порядке заставил своего сотрудника выписать от греха подальше проблемного пациента недолечившимся. А доктор совестливым оказался, переживает за него. Не все, однако, в этом мире страхом меряется, есть вещи, на которые и совесть влияет, подумал Гаттак. Просто совесть — это качество сугубо личное, не у всех оно развито так, как требуют нормы справедливого общества. Не на бумаге справедливого, а по-человечески.

Гаттак шагал к выходу по пустому коридору и удивлялся сам себе. И давно его такие мысли посещают? Начал память напрягать, и вышло, что, по сути, он как из небытия вышел да соображать худо-бедно стал, все время размышлял о чем-то эдаком. То о глубинных причинах возникновения сопротивления в стране задумается, то о пропагандистской машине государства. И самое странное было в том, что за все это время он ни на секунду не задумался о том, что мысли эти по сути своей есть высшая степень крамолы. И за меньшие прегрешения клирики людей в пыточных «закрывали». А тут его словно прорвало. И хоть бы сам себе замечание сделал, ведь не в лесу находится, а в самом что ни на есть охраняемом месте поселка. Тут в каждой стене по два-три уха, ретрансляторы на каждом шагу висят, волю Борову транслируют населению. А Гаттак в одночасье взял и наплевал на все меры безопасности. Как так?

Не ускользнуло от парня и другое наблюдение за самим собой — он уже почти месяц не молился. Клирику Массеру он нагло, даже не моргнув, соврал. Нет, вид-то он делал, что молится. И перед вкушением пищи, и после сна, и перед сном. Но то был именно что только вид молитвы, имитация. На самом же деле Гаттак, стоя на коленях перед выцветшей иконкой Бора, больше о своем думал. О задании, о повстанцах, о работе в школе. Часто о детях своих думал — об учениках. И все мысли, по большей части, уносили его в сторону улучшения их благополучия. После той встречи с кнесенкой Маршей Гаттак словно чувствовать по-другому стал, иначе на мир смотреть, на проблемы этого мира, на его…

По спине парня пробежался холодок. Он вдруг понял, что видит сейчас мир вокруг, Родину и всю систему в целом через призму несовершенства. Нет, сам мир за то время, что Гаттак лечился, ничуть не изменился. Он не стал хуже, не стал чернее, не стал играть другими красками. Это себя самого в этом мире он стал ощущать иначе. Словно кто шоры с головы снял, и парень смог теперь узреть не только путь, которым пройти должен был, но и то, что окружает его. Клирики со своими шпионскими играми и интригами, повстанцы, война эта гражданская, демоны в глубинах космоса, рвущиеся поработить эту планету… Все, что раньше было для Гаттака простым и ясным, как божий день, теперь сплелось в голове разведчика в такой

черный клубок противоречий, что ему стало дурно от одной только мысли о том, что этот клубок ему самому теперь придется распутывать.

Выйдя на улицу, залитую солнечным светом, Гаттак остановился. У него закружилась голова, да так сильно, что парню пришлось опереться о стену. И главное, непонятно, с чего вдруг такая реакция организма. То ли от пространства, то ли от воздуха свежего, а может, и от потрясения душевного.

— Ты как? — озабоченно поинтересовалась Корра, шедшая следом за мужем.

— Я сейчас, — Гаттак обливался потом, дыхание сбилось, сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки.

— Врача позвать? Ты чего бледный такой? — не унималась девушка.

— Нет, просто воздуха много… — Гаттак даже не мог говорить нормально, он задыхался. И чем отчетливее осознавал он истинную причину своего состояния, тем хуже ему становилось.

Он сполз по стене на землю, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, но поделать с собой ничего не мог. Страшно ему было. Его посетила и припечатала к полу сильнейшая паническая атака. Он понял наконец, что из себя представляет мир, который он столь рьяно защищал раньше. Мир диктата и тотального контроля над волей людей, мир несправедливости и рабского труда. Мир, в котором ему, Гаттаку, изначально была отведена роль чистильщика, убийцы, палача. И, что еще хуже, каждому высшему в этом мире изначально была уготована роль марионетки. И никто, абсолютно никто этого не замечал. А тех, кто прозревал, просто устраняли. Как мусор, как шлак, как отработанный материал — никому не нужный, ни для чего более не годный.

Парень вдруг осознал, что именно сделала с ним Марша. Этот прибор, которым его пытали — он не для пыток был придуман. Он что-то в голове нарушал, что-то выжигал такое, через что Бор и его клирики контролируют высших. Вот почему он без опаски позволял своему сознанию думать о том, о чем ему хотелось думать. Вот почему мог мыслить и рассуждать без оглядки на мнение Великого Бора, думать, не боясь его кары. Не пытала его Марша Фарр — она его освободила, открыла глаза, позволила увидеть правду-истину.

Гаттак перевел растерянный взгляд на испуганную супругу. Корра сидела перед ним на корточках и пыталась до него докричаться. Только сейчас он понял, что паническая атака выключила его на какое-то мгновение из реальности. Он ничего не видел и ничего не слышал. Только это животное чувство страха и ощущение своей собственной ничтожности в масштабах той лжи, в которой ежедневно пребывают миллиарды высших на планете.

— Милый! — Корра трясла мужа за плечи. — Гаттак, что с тобой? Я сейчас…

Она попыталась встать, куда-то дернулась, но парень схватил ее за руку.

— Нет, не уходи… Я в норме, — давясь словами, сказал он. — Сейчас, просто голова… кружится. Все… Уже лучше…

— Точно? — с сомнением посмотрела на мужа Корра. — Давай я за врачом схожу…

— Нет, не надо врача. Они уже не помогут.

— Пусть только попробуют! Плевала я на этого Массера! Если надо, я и…

— Шшшш, — Гаттак приложил палец к ее губам. Не хватало еще полного разоблачения разведывательной ячейки, где он числился главным. — Тихо, Корра, тихо. Мне просто нужно пару минут посидеть. Вот, уже легче. Все, уже все. Сейчас подышу, и пойдем. А лучше, знаешь что, позвони-ка с поста в школу, пускай Боров машину за нами пришлет. Он сильно удивится, что меня отпустили. Не откажет. Раз отпустили, значит, за нами сила. Теперь он еще больше нас бояться будет.