"Фантастика 2023-127" Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Для приготовления пищи имелась керосинка и несколько канистр. Очень удобно, наварили пшенной каши, большой котел. Курок от голодной жадности сжег нёбо и язык, чмокал и шепелявил, однако остановиться не хотел, все ел и ел.
Надо приучать его к умеренности. Вериги, тропари, все, как полагается. Начну. Вот прямо завтра и начну…
Если честно, сам я тоже не удержался, слопал две обычные порции, так что в сон потянуло. А Курок, наоборот, впал в активность. Стал бродить по комнате, перебирать вещи на полках.
Я устроился возле стены, забрался в спальник
–
– Да пусть сидит. Нечего хозяина беспокоить.
– Давай хотя бы диван сдвинем, стоит черт-те как…
Курок взялся за диван, толкнул. Звякнуло. За диваном потянулись цепи.
– Ого! – Курок налег на диван.
Цепи вели к крюкам, вмонтированным в стену, а заканчивались наручниками.
Забавный дед. Кого-то к стене приковывал…
– У него, наверное, в жену пришелец вселился, – предположил Курок.
– Что?
– Пришелец. Они всегда в мозг вселяются…
Курок голову потрогал.
– Или в легкие. А потом через грудь выбирается, я видел в книжках. Пришелец ей, значит, вселился, а мужику было жалко ее сдавать, вот он и решил ее лечить. Цепями привязал и лечил… А потом он понял, что ему ее уже не вылечить, и сбросил с балкона. Зачем ему тогда цепи?
Зачем ему цепи? Хотя кто его знает, может, действительно кто-то у него болел. А может, с ума сошла, ну, жена то есть. С балкона он ее не мог выкинуть, вот и держал, пока она не померла.
– Ладно, какая разница, – Курок вернул диван к стенке. – Сто лет назад было. И правда, может, зря мы его сдвинули. Нельзя покойников тревожить, примета плохая.
– Прыгни в люк, – ответил я. – Это же наш покойник, человеческий.
– Наш, не наш. Места тут маловато вообще…
Курок подошел к столу.
На столе глобус. Но не Земля, Землю я бы узнал, она синяя. А это черная. Хотя, может быть, теперь она такая и есть, с круглыми разноразмерными кратерами.
– Луна? – я указал на глобус.
– А кто его знает…
Курок стал перебирать книжки.
– Дневник, кажется. На машинке печатал. Вон она, кстати. Курок указал на проржавевшую пишущую машинку с круглыми кнопками.
– Он, наверное, писатель. Писатель – это тот, кто записывает, что видит. Как астроном. Только астроном на небо смотрит, а писатель вокруг. Давай почитаем? Перед сном?
Спорить не хотелось, я согласился.
Курок поплевал зачем-то на пальцы и принялся читать.
Глава 11. Записки Предпоследнего
Все утро упаковывал тетради. На балконе. Чтобы смотреть на город.
Как это ни дико, но мне нравятся перемены. В них есть что-то настоящее. Возможно, это осень, возможно, но я нахожу в последних днях прелесть, как сказали бы раньше «неизъяснимую прелесть».
Небо очистилось, и стал доступен простор. Раздражавшая беспилотная техника, преследовавшая прохожих, подстерегающая в подъездах, зависавшая
Воздух, раньше густой и тяжелый, оседавший на стекле и перилах балкона, очистился и стал незаметным, так что по утрам я выходил без очков и без маски, исчезли разносчики воды, и за ней теперь приходилось ходить самому или пить из крана. Электричество сохранялось, хотя, по слухам, ненадолго, да и хватало его лишь на нужды самые простые – освещение, обогрев и приготовление пищи, все передостаточное – лифты, эскалаторы, кондиционеры и другие приборы, облегчавшие жизнь, замерли – силы, бегущей по электрическим жилам, перестало хватать.
Остановилась связь, и возникла незнакомая протяженность, теперь, чтобы поговорить с человеком, надо было встречаться с ним лично или писать письмо, я почувствовал себя восхитительно одиноким. Некоторое время я еще ходил в театр, мы собирались на сцене, репетировали или просто болтали, но скоро и это сделалось ненужным. Зритель исчез, поскольку то, что происходило на улице, было во много раз интереснее наших историй. Потом исчезли актеры. Они просто не приходили. И не приходили на следующий день, и что-то узнать про них решительно не получалось, да и не хотелось.
Нас становилось все меньше и меньше, но я ходил почти до конца – потому что мне было интересно разыскивать сомнение в их лицах. Бодрое сомнение, испуганное сомнение и, наконец, сомнение решительное. В конце концов нас осталось четверо. Марк сказал, что мы – самые настоящие служители Мельпомены, что только мы не предали Службу, и не пришел на следующий день.
Он не исчез, я добрался до него, а он мне сказал, что театр – это блеф. С самого начала до самого конца, и он не намерен этот блеф культивировать. Театр – не воздух, без него можно прожить.
А я был с ним согласен.
И на следующий день тоже не пошел, остался сидеть на балконе.
Наверное, так выглядела свобода. Мы так часто о ней рассуждали, отстаивали, а иногда даже боролись, но как она, собственно, выглядит, не знали. Никто. Дня три тому назад заглянул Марк. С сигарами. С теми самыми, которые он берег с самой Кубы, в особом ящике. Лицо у него было разбито, с каким-то разбойным удовольствием он оттянул свитер и продемонстрировал пистолет, заткнутый за пояс. Марк был пьян и весел, лицо он объяснил тем, что его пытались вчера убить, а пистолет объяснил тем, что не преуспели.