"Фантастика 2024-191". Компиляция. Книги 1-25
Шрифт:
— А вот ежели к большому колесу приделать маленькую круглую штуку, а через нее пустить веревку с ведрами… — услышал я голос домового, как только вошел в офис.
— Сенька, не плющь мне мозг, — перебила его Геля, которая, к моему великому удивлению, была еще на работе. — Хочешь пить — вон кулер. Хочешь больше воды — в кране ее хоть залейся. Какие ведра? Кому они сейчас нужны?
— Вот так, Арсений, — как водится, немного желчно вставил свою реплику и Модест Михайлович. — Твой полет мысли с веревками и ведрами в очередной раз разбился о прогресс, людской прагматизм и нежелание слушать кого-либо, кроме себя самого.
—
— Собиралась да не собралась, — ответила мне девушка. — А это ты чего принес?
— Газван передал. — Я поставил корзину на стол. — Фрукты и национальные лакомства. Кстати, персонально для тебя. Сказал, что такой сладкой ханум, как ты, следует дарить все только самое лучшее.
— Он толстый и стремный, так что пусть даже ни на что не надеется, — секретарша привстала и начала копаться в содержимом подарка, — но во вкусняшках толк знает. О, персики, как раз сегодня хотела. Блин, тут еще пахлава! Опять! Только-только худеть начала!
— Дары волхвов, — усмехнулся Модест Михайлович. — Ну, разумеется, с поправкой на то, что сделан сей подарок азиатом.
Он сидел в своем любимом кресле, которое находилось в углу, том, куда даже в самый солнечный день не попадает свет. Как и всегда, на его губах змеилась ироничная улыбка, черные с сединой волосы были безукоризненно уложены, на дорогом костюме не виднелось ни единой замятости, алмазно поблескивала галстучная булавка, нога была закинута на ногу, а рука с золотым перстнем лежала на кругляше навершия трости.
— Хороший харч, — сунул тем временем нос в подарок и Сенька. — И корзинка славная, с такой хоть куда, хоть за покупками, хоть по грибы. Ты, Гелька, ее не выбрасывай, ладно? Пригодится в хозяйстве.
— А то у нас здесь хлама мало! — Девушка уже достала из шкафа тарелку и выкладывала на нее фрукты с тем, чтобы пойти и помыть их. — И потом — куда ты за грибами собрался ходить? В сад «Эрмитаж»? Или в «Нарышкинский» сквер? Так они там не растут.
— Об тот год Максим нас в лес возил пару раз, — с достоинством возразил ей домовой. — Или забыла? Мы там и грибы собирали, и мясо жарили. Пикник называется. Хозяин, я вот эту штуку попробую?
— Хоть все ешь, — отмахнулся я. — На здоровье!
— Ешь-ешь, — поддержала меня Геля, а после ткнула Арсения пальцем в пузо. — Главное — не лопни!
Домовой хрюкнул от неожиданности и чуть не выронил ароматную баклаву, девушка же хихикнула и вышла из приемной, держа в руках тарелку с фруктами.
— Что-то случилось? — спросил у меня вурдалак. — С чего вернулся? И еще… От тебя пахнет порохом. С каких пор на именинах стрелять начали?
Чутье у него, конечно, такое, что любая собака позавидует.
— День рождения — что, — усмехнулся я, — так, ерунда. Вот свадьбы иные бывают — там да, такая пальба стоит!
— Темнишь, — отметил Модест Михайлович. — Ну да твое дело.
— Сцепился какими-то залетными, — не стал скрывать я, зная по опыту, что бывший владелец этого дома еще и изрядно обидчив. — Трое молодых и наглых клыкачей хотели узнать, каков я на вкус.
— Однако, — с интересом глянул на меня вурдалак. — И из чьей семьи?
— Понятия не имею, — вздохнул я. — Но повесил
— Зря, — качнул головой мой собеседник, — Самвел злопамятен.
Модест Михайлович не входил ни в одну из вурдалачьих столичных семей и своей не имел, но при этом сам знал всех более-менее влиятельных кровопивцев Москвы, да и сам в этой среде пользовался довольно-таки немалым авторитетом. Впрочем, в последнем ничего особенно странного и не имелось — возраст, связи в Европе и недобрая слава безжалостного и принципиального бойца сделали свое дело.
Насчет последнего, правда, я не очень уверен. Полагаю, это легенда, которую кто-то когда-то зачем-то выдумал, а после она стала фактом, не требующим подтверждения. За все те годы, что мы знакомы, я ни разу не видел, чтобы Модест пускал силу в ход, напротив, он всегда предпочитал решать любой конфликт при помощи разума. Да и было тех конфликтов-то… Нет, время от времени ругается с Гелей, но там все заканчивается тем, что он покидает офис и отсиживается на чердаке, а она через пару дней начинает барабанить по батарее и просить прощения.
— Зато усерден и уперт. Он точно этот клубок размотает, хоть бы даже из принципа. А на обиды его я чихать хотел, мы все равно с ним дела не ведем.
— Сегодня не ведем, завтра — кто знает. — Вурдалак постучал пальцем по газете, что лежала рядом с ним на круглом стеклянном столике. — Вот и в прессе пишут, что армянская диаспора в столице усиливает свое влияние. А он — ее часть, можешь не сомневаться.
Модест Михайлович при всей своей нелюбви к человечеству всегда внимательно следил за всем, что происходит в стране и мире, причем доверял только печатным изданиям. Интернет он не признавал от слова «совершенно», объясняя это тем, что у бумажных газет хоть какие-никакие редакторы есть, а там все кому не лень строчат все, что им в голову придет. Причем большей частью совершенно безграмотно с точки зрения орфографии и пунктуации.
Именно по этой причине часть коллег-арендаторов посмеивалась надо мной, я был единственным, к кому ежедневно, кроме выходных, заглядывал почтальон, приносящий стопку свежих газет. В наше время подобное являлось нонсенсом.
А что делать? Киосков-то на Садовом почти не осталось, а в тех, что есть, в основном продаются батарейки, китайское «Лего» и груды «глянца».
— Пустое, — отмахнулся я. — Не станет он со мной из-за подобного всерьез бодаться, себе дороже встанет. Кстати! Модест Михайлович, не желаете окунуться в ночную жизнь столицы? Я тут собираюсь наведаться к Арвиду и буду рад, если вы составите мне компанию.
Поименованный господин был одним из немногих, к кому наш сосед испытывал некое подобие симпатии. Он как-то даже удостоил его комплимента, выраженного во фразе: «С ним можно за один стол сесть». Причем тут фигуральности нет, Модест Михайлович крайне разборчив в области общения, он и руку-то не всякому подаст, что уж говорить о застолье, даже с учетом того, что обычная пища ему просто не нужна. Дело же не в ней, не в еде, дело в сакральности самого процесса совместной трапезы, понимание которого, увы, сейчас почти утеряно, как и великое искусство застольной беседы. Наши прадеды точно знали, с кем хлеб ломать можно, а с кем нет, осознавали, что это действо делает всех его участников ближе друг к другу, крошит между ними лед отчуждения.