FANтастика
Шрифт:
— Это копия? — осведомился тролль, указывая на рисунок.
Художник пошевелил измазанными углем пальцами и сказал:
— Да, это копия.
— Ты умеешь делать копии? — продолжил расспросы тролль, теперь уже с нажимом в голосе.
Художник сказал:
— Очевидно.
— Мне не очевидно, — возразил тролль. — У тебя есть Елизавета Петровна?
Художник медленно встал. Он был почти с Петра Ивановича ростом. Его толстое, похожее на подушку лицо затвердело, челюсть угрожающе зашевелилась. Художник осведомился тихим голосом:
— Вы больной?
— Я
Художник помолчал немного, потом опять уселся на свой складной стульчик, как будто надеясь, что назойливый и странный человек сейчас исчезнет.
— Так есть Елизавета? — повторил Петр Иванович, нависая над ним. — Петровна?
— Царица, что ли? — догадался художник.
— А что, бывает другая? — поразился Петр Иванович.
Художник опять поднял голову и долго-долго рассматривал своего странного собеседника. Что-то в его облике настораживало художника. Какая-то особенная неправильность в пропорциях лица. Такое строение черепа просто невозможно, думал он, у него должны быть лишние лицевые кости, а так не бывает… Но без лишних костей не было бы этих выступающих углами скул. Нечеловеческая физиономия. Но только если анализировать. Если просто смотреть, мельком, — то ничего особенного, просто некрасивый.
— Простите, как вас зовут? — спросил художник.
— Петр Иванович, — с готовностью ответил тролль.
— Так вот, Петр Иванович, если у вас когда-нибудь родится дочь и вы решите дать ей имя Елизавета, то ее будут звать Елизавета Петровна.
— Правда? — Похоже, мысль об этом никогда прежде не посещала Петра Ивановича. Он просиял, когда до него дошел смысл изреченного художником. — Правда? Вы не представляете себе! — Он схватил художника за плечи и сильно тряхнул. — Голубчик! Она — мой кумир! Понимаете? Кумир! И тут — дочь… — Он замотал головой и сильно зажмурился. — Но пока — не дочь. Пока что мне нужен портрет. Так у вас есть Елизавета Петровна?
— Вам нужна живописная копия портрета императрицы Елизаветы Петровны? — уточнил художник. Как только взбалмошный собеседник высказал наконец свое реальное пожелание, художник совершенно успокоился. — Я поищу. В старых «Огоньках» наверняка что-нибудь да найдется. Вам в каком возрасте? Молодую, наверное?
— Нет, не из журнала, нет, — забеспокоился клиент. — Поезжайте в музей.
— Хорошо, — сказал художник. — Так какой вам именно портрет?
— Самый красивый.
— Понятно.
Петр Иванович сунул ему в руку газетный сверток. Художник удивленно ощупал сверток пальцами.
— Это деньги?
— Да. Да. Поезжайте сейчас. Здесь на дорогу и на билет. Я знаю цены.
— Мне еще потребуется на холст и краски, — предупредил художник.
— Здесь миллион рублей. Этого хватит.
Художник молча закрыл глаза. Он ощутил — только на миг, но все же — желание поцеловать руку дающего и назвать его своим сюзереном. Потом ему просто стало тепло. «Черт побери, — подумал он, — это волшебно».
— Это волшебно,
Художник уже пришел в себя.
— За миллион я вам сделаю не только Елизавету, но и всех ее фрейлин и подружек, — заверил он полушутя. Ему хотелось поскорее забыть то странное мгновение.
Но тролль уверенно, как бы сознавая свое право сюзерена, положил свою тяжеленную руку ему на плечо.
— Не надо всех фрейлин, — сказал Петр Иванович. — Не надо всех подружек. Только Елизавета Петровна.
— Хорошо, — смирился художник. — Только Елизавета.
В те лихорадочные годы Петр Иванович почти не вспоминал ни о своей сестре, ни о своих снах, ни о том слове, которое было ему подарено. Слово «Антигона» означало мечтательный зов далекой родственной крови. Елизавета Петровна — дщерь Петрова с пышной розой меж пышных грудей, с ярким круглым румянцем на наливных щеках, с дерзкими глазами и птичкой в прическе — означала здешний мир, чужой, но доступный. У подменыша не может быть родины — это Петр Иванович усвоил уже давно, — но никто не запрещает ему предаваться обожанию. Елизавета Петровна как раз и воплощала в себе все то, что он обожал.
Ее портрет висел в комнате на широкой синей, разрисованной голопопыми амурами ленте, купленной в магазине «все для новорожденных».
— Главное, Михля, — избегать курятины, — сказал Петр Иванович, когда они с другом отмечали новоселье. — Тролль-мутант еще хуже, чем «новый русский». Нет данных. А я все-таки эмигрант.
— Ты подменыш. Это совсем не то же самое, что эмигрант, — возразил Михля. Он выпил немножко водочки и очень раскраснелся.
Петр Иванович обхватил его своей лапищей и удушающе прижал к себе.
— Еще пара лет удачной охоты — и у нас будет все, что мы хотим.
— А что мы хотим? — пискнул Михля.
Петр Иванович выпустил его из объятий и удивленно заморгал, крепко вжимая ресницы в щеку.
— Обувной магазин! Что же еще?
— Обувной?.. — Михля быстро проглотил еще один стопарик водки.
— Ты разве не хочешь?
— Н-не знаю…
— Зато я знаю, — с облегчением захохотал Петр Иванович. — Эх ты… Михля!
Постижение сущности обуви приходит к троллю в период полового созревания, поэтому для каждого тролля в стремлении обладать обувью заключается нечто от сексуального влечения.
— Вот чего я совершенно не понимаю и, наверное, никогда не пойму, — признал Михля, когда Петр Иванович поделился с ним этим откровением о себе и своем народе.
— Например? — Петр Иванович пошевелил бровями. — Например, чего ты не понимаешь конкретно?
— Сексуальное влечение, — расхрабрился Михля и тотчас покраснел, хотя у него, разумеется, уже бывали разные отношения с женщинами, — это такая штука… Определенная.
— Обувь, — сказал Петр Иванович, — еще более определенная штука.