Фантазеры
Шрифт:
— На станции никого нет, — шепотом сказал Батя, неслышно возникнув около борта. — Как дальше быть?
— Будить не хочется, — негромко ответил Юрий и неожиданно обрадовался, что вокзал пуст.
— А я не сплю. Я пойду. Спасибо!
— Куда пойдешь? — спросил Батя. — Твоих нигде нет.
— Значит, завтра к вечеру придут, а я пока в город. — Девушка попыталась встать.
— Никуда ночью не пустим, утром будем решать. — Юрий говорил уверенно и спокойно, словно был старшим. — Ты, Батя, рванешь сейчас домой,
От станции донеслось: «На тропах тех, где гибнут рысаки, от мест культурных, от жизни бурной зачем увез, начальник? Отпусти».
От воды потянуло холодом. Юрий налег на весла, уводя лодку подальше от громкого берега.
— Ночевать на воде будем, так спокойнее, — сказал Юра. — Ты сядь пока на корму, я тебе постель поближе к костру устрою. — Юрий шагнул через скамейку. Девушка метнулась на корму. Юрий передвинул лапник вдоль сланей:
— Иди сюда, здесь будет потеплее.
— Нет, я тут останусь.
Метнулось пламя, осветив перепуганный зрачок и посеревшее лицо.
— Знаешь, здесь командую я. — Юрий, балансируя, двинулся к корме. Она вскочила:
— Я в воду прыгну.
Юрий инстинктивно поймал ее за талию и в ту же секунду от сильного толчка полетел спиной на слани. Мог вывернуться на лету, но тогда ударилась бы она. Он спружинил прогнувшись, принимая на грудь ее легкое тело, на секунду задержал руки у нее за спиной и, быстро шепнув: «Иди на лапник, глупая», опустил ее и рванул на корму.
Девушка притихла на сланях. Юрий, боясь шевельнуться, повторил шепотом:
— У костра теплее, глупая.
Она шевельнулась, подвинулась подальше от кормы.
— Осторожнее, там скамейка.
Девушка приподнялась и медленно начала пятиться, поглядывая назад. Качалась лодка. Платок упал, и свет костра осветил губы, чуть выпяченные вперед, тонкий прямой нос. Прикрывшись, как щитом, одеялом, она устроилась у костра, напряженно вглядываясь в корму. Потом опустила голову и плечи, словно сломалась. Тишина повисла над озером. Пламя стало ниже.
— Подбрось дровишек, они рядом с тобой под носовой банкой, скамейкой, — на всякий случай пояснил Юрий и отвернулся, перегнувшись за борт. Вода была теплой, а впереди длинная ночь и что-то непонятное на душе. Сбросив майку и шаровары, Юрка скользнул за борт, бросив небрежно:
— Я скоро вернусь.
Пошел медленным плавным брасом. Так они заплывали с Батей, и вдалеке были костер, и берег, и девочки своего класса, понятные и знакомые.
Вылез на корму, накренив лодку. Растерся полотенцем до красноты. Костер горел ярко.
— Тебе холодно, иди сюда.
— Не пойду, ты, чего доброго, в озеро прыгнешь.
— Иди сюда, я не боюсь больше.
Руки, словно бабочки, искры — светляками. Спину греет костер. Девушка кладет голову Юрке на колени, смотрит
— За то, что ты меня не обижаешь, ты счастливым будешь, женщины тебя любить будут. Только не сразу. Сначала несчастная любовь будет, и меня ты запомнишь. Ты сейчас думаешь: цыганка молодая, глупая. В таборе рано умными становятся. Бабушка моя колдунья, а я ворожея. А сейчас поспи немного.
Доватор проснулся на рассвете. Лодка уткнулась в песок. Цыганки не было.
Морской офицер вошел в десятый класс вместе с директором школы. Поблескивали погоны, шевроны на рукавах.
— Познакомьтесь, товарищи, с капитаном второго ранга. У него есть для вас предложение, — сказал директор и, помолчав, добавил: — Горком комсомола поддерживает предложение капитана второго ранга.
Доватор с Батей стояли около турника в физзале, мазали руки магнезией. Юрий спросил:
— Ты почему решил в училище?
— Знаешь, маме одной тянуть трудно, а тут на всем готовом. Потом высшее образование все-таки техническое. И в Ленинград вернусь. А ты почему?
Доватор прыгнул, поймал перекладину и, бросив тело вперед, припомнил, как ржали кони на московском асфальте, как трещал лед на Волге, как дядя Коля с Галкой вел козу к подъезду, и, спрыгнув на мат, сказал:
— Не знаю.
— А что говорит Галка?
— Галка говорит, что поступать в Москву поедет, там у нее тетя.
— Понятно. — Батя подтянулся и сделал мах. Отличный мах получился у Бати. Чего он тянет? После такого маха надо сразу идти на «солнце». Юрка снова стал мазать ладони магнезией.
Тамбур продувает ветром. Проводники устали ругаться. Ветер пузырями надувает рубашку, гарь стучит в лицо. Вывалившись вперед, завис на руках Доватор.
Желтеет трава. Вдоль насыпи приземистый ельник юных лесополос. Сказочный ветер хлещет в лицо.
Прошли еще сквозь одну медкомиссию. Шли абсолютно голые, а половина врачей красивые молодые женщины. Странно и неприятно.
В рентгеновском кабинете Доватора крутили, словно он был не человеком, а экспонатом с чистыми легкими. А каким им еще быть? Лес да озера. Завод дымит в стороне.
Потом пошел Батя, и опять толпились в темноте люди у аппарата. Доватор не ушел из кабинета, ждал друга около столика с красной лампочкой. Тут он и услышал: «Чуть тронуты, но юноша не вынесет нагрузки». Потом Батю расспрашивали, потом у столика кто-то говорил: «Ну что вы хотите, блокада».
В белоснежном кабинете врач сочувствующе взглянул на Батю и спросил: