Фантазия для винтовки с оптическим прицелом
Шрифт:
Вместо привычного изображения диктора монитор продемонстрировал бесстрастное лицо снурка. Бесстрастное вдвойне, поскольку в данную минуту оно могло быть только записью.
– Вы опоздали, – произнесло лицо. – Мне неприятно говорить вам это, но…
– Не-е-ет! – пронзительно закричал зритель, закрывая собственный рот руками.
– …должны быть в курсе того, какое наказание ждет любого гражданина, пропустившего сеанс обязательного вещания… – монотонным голосом продолжал снурк.
Часы в правом верхнем
– …в течение ближайшего получаса вам надлежит…
Изображение неожиданно дернулось, причудливо изогнувшись. Экран погас на несколько секунд.
Когда он вновь зажегся, зритель увидел в нем лицо совсем другого человека. Бледное, усталое, перепачканное кровью, но очень… как бы это сказать…
Человек улыбнулся.
Зритель машинально перекрестился.
– Привет, ребята, – сказал человек. – Я хочу рассказать вам одну историю. Всего одну. Надеюсь, это не займет больше двух минут. Итак…
Привыкаешь ко всему. Особенно к тому, что повторяется изо дня в день на протяжении всей сознательной жизни. И замирать каждый вечер перед персональным монитором в ожидании гипносеанса. И являться раз в квартал в центр проверки эмоциональной чистоты, чтобы при помощи несложных тестов доказать, что ты по-прежнему не представляешь угрозы для общества. Самого стабильного общества за всю историю человечества. Общества без революций и войн, родительской любви и дружбы сверстников, классового неравенства и несанкционированного насилия. Мира без скорби и радости, упорядоченного, насквозь логичного, инвентаризованного. Привыкаешь ко всему, безропотно и, кажется, навечно. Пока однажды…
Допустим, тебе девять лет. И воспитатель ведет твою группу на прогулку за внешний периметр интерната. Не исключено, что солнце ласково улыбается тебе с небес, а где-то в кустах радостно щебечет притаившаяся птичка, но тебе, разумеется, нет дела до их улыбок и трелей. Но вот воспитатель отвлекается на пару минут, а вы – вас трое или четверо – обнаруживаете в ложбинке посреди пустыря странный цветок и, сгрудившись вокруг, начинаете его разглядывать, трогать, нюхать. И пусть специалисты-медики из Службы Наблюдения, Усмирения и Рационального Контроля наперебой объясняют, что цветовые переливы «Сантаны дурманящей» оказывают на человеческое сознание разрушающее влияние, их запах вызывает галлюцинации, а сок смертелен для организма. Вам, сбившимся в кучку подросткам, цветок кажется просто прекрасным. Его лепестки нежны, цвет притягивает взгляд, а аромат пробуждает в душе странные чувства. Но вам не знакомо ни слово «душа», ни слово «чувства», поэтому вы впервые в жизни готовы разреветься не от боли, голода или дискомфорта, а от бессилия выразить ощущения словами.
Естественно, спустя от силы
Как не ошиблись они, например, утверждая о губительном влиянии Сантаны на организм. Для двух или трех твоих товарищей – для всех, кроме тебя – знакомство с цветком сыграло роковую роль. Они просто не вернулись домой в интернат после внеочередных тестов. И ты делаешь выводы, ты внутренне готовишься и ты, раз уж тебе не хочется умирать сейчас, когда жизнь только-только начала приобретать цвета, с честью выдерживаешь испытания. Но насколько же это стало сложней! Ты сдерживаешь смех, когда на экране перед тобой возникают персонажи давно забытых мультфильмов, сдерживаешь слезы, когда вместо них тебе демонстрируют сцену умерщвления младенца, появившегося на свет с врожденной эмоциональной патологией. Ты даже не вздрагиваешь, когда в мелькании сотен фотографий узнаешь вдруг лицо, которое столько раз видел во сне – твоей биологической матери.
«Он выдержал, – шепчутся за твоей спиной безликие люди в белых повязках. – Отличная сопротивляемость, все-таки девять лет. Любого взрослого на его месте хватил бы удар. И все же пара дополнительных проверок не повредит…»
Только ростки в сердце. И крошечный след в форме цветка, который время от времени проступает на твоем левом предплечье, напоминая о том, что ты иной. И при желании можешь поделиться своей инакостью с другими. Своими эмоциями, чувствами, фантазиями… Иногда, когда оживает цветок.
– Кстати, спасибо за цветок, папа, – сказал напоследок бывший 1294270005657131414-й и исчез с экрана.
Передача длилась две с половиной минуты. Ровно столько, чтобы вывести из строя большинство вышколенных сотрудников СНУРКа и от природы обделенных эмоциями лидеров из Первой Тысячи, но не причинить вреда остальным – небезнадежным. Разве что… слегка их удивить. Или напугать. Или заставить мышцы лица сложиться в непривычную улыбку.
Любое проявление чувств само по себе неплохо. Для начала. А пока…
По экрану монитора пошли сполохи.
– Спасибо, сын, – произнес я, обращаясь уже непонятно к кому. – Это случилось… Благодаря тебе, это все-таки случилось.
И машинально застегнул пуговицу на левом рукаве рубашки.
июнь 1999, май 2002