Фараон Эхнатон (без иллюстраций)
Шрифт:
– Нет, – сказал ваятель, – если он пошевелит губами, я прикажу унести его от меня подальше. Ваятель должен вдыхать живую душу в мертвый камень. Однако имеется предел. Переступил его – значит, погиб. Любой отец и любая мать рождают живых людей. Но ведь ваятелями их не назовешь, твое величество!
Она подумала. Повернулась к Ахтою. Потом к Тихотепу. Она сравнила их – совершенно невольно – с Джехутимесом. И сказала себе: «Этот, с коротким рыжеватым париком, – такой небольшой и такой большой – рожден быть ваятелем.
Ка-Нефер разглядывала скульптурный портрет с нескрываемым любопытством. Она призналась себе, что не знала прежде царицу. То есть не видела ее такой, какая она, вероятно, есть на самом деле. Сказать, что ее величество лучше, – нельзя. Утверждать, что ваятель сделал портрет красивее, – тоже нельзя. И оригинал, и этот розовый песчаник жили самостоятельно, отдельно друг от друга. Образ, породивший другой образ, жил в этом мире так, как живут взрослые дети вдали от родителей. Сами добывая себе хлеб насущный, радуясь радостям и горюя в горе. Было ли это открытием Ка-Нефер? Разве Ахтой не говорил ей именно об этом? Говорил. И все-таки она только сейчас поняла сердцем, что значит, когда достоверный образ и похож и не похож.
Джехутимес сказал:
– Твое величество, вон там, за занавеской, стоят изваяния принцесс. Не желаешь ли взглянуть на них?
– Да, желаю. И даже очень!
Он подал знак. Невидимые руки приоткрыли завесу из плотной ткани. И царица обрадовалась, увидев дочерей, расположившихся на полке из эбенового дерева. Даже покойная Мактатон стояла здесь – живая среди живых.
– О, бог великий, – проговорила царица, – вот они! Они как бы просятся ко мне. Да, это они. И головки – все до единой – моих дочерей!
С этими словами она погладила принцессу. Ее волосы, смазанные благовониями Ретену и зачесанные назад. И перехваченные тугой лентой.
– Тебе не кажется, – сказала она Джехутимесу, – что головы эти немного странноваты?
– Да, кажется.
– Так почему же чуточку не подправить их? Разве у тебя нет резца? Или мало помощников?
Ваятель покачал головой: нет – всего в достатке!
– Так что же, Джехутимес?
– Его величество забракует их.
– А я? Мое мнение – разве ничто?
Голова его крепко была посажена на шею. Такая четырехугольная голова на грубой крестьянской шее… Он сказал:
– В этом случае его величество прав.
– А я?
Джехутимес заглянул в ее лучистые зрачки, на которых были изображены сотни иероглифов, одно созерцание которых – истинное блаженство для смертного.
– Твое величество, ты не права.
Она резко повернулась. Так резко, что одеяние ее, не будь оно крепко затянуто в талии, полетело бы в сторону. Шагов за десять. Подхваченное ветром.
Ее величество сияла, как утренняя заря над Восточным хребтом. Ноздри ее порозовели и расширились. Брови, подмалеванные
– Люблю откровенность! – Царица рассмеялась. – Люблю бесстрашие Джехутимеса. – Она обратилась к Ка-Нефер: – А ты?
Но ведь и Ка-Нефер была женщиной.
– Твое величество, бывают мужчины и побесстрашнее.
– Как ты сказала?
– Побесстрашнее.
– Слово хорошее, хотя и не совсем правильное… Наверное, бывают.
Из-за серой занавески медленно вышел Нефтеруф. Такой могучий, такой сильный, как колонна в храме Атона, подпирающая тяжелую кровлю. Из-под бровей у него вырывались молнии, способные испепелить все живое.
Ее величество первый раз видела его. Совсем не знала его. Он так не походил на этих ваятелей, созидающих живые камни.
Нефтеруф поклонился в глубоком – глубочайшем, невиданно изысканном поклоне.
– Кто он? – спросила царица Джехутимеса.
– Твое величество, – поспешила ответить на ее вопрос Ка-Нефер, – если когда-нибудь вам понадобится раб, то более преданного не найдешь. Он ходил по улицам с маленькой обезьянкой. А сейчас месит глину. У славного Джехутимеса.
Ваятель утвердительно кивнул.
– Не кажется ли, – прошептала царица, – что он слишком статен для раба?
Ка-Нефер оглядела Нефтеруфа с ног до головы: «… В нем бурлит сила. Кипит, как вода, падающая с высоты на каменное ложе…».
– Твое величество, он будет преданней собаки.
– Это он говорил сам?
– Нет.
– Откуда же тебе это знать?
– Посмотри на него: эти глаза, сияющие, как молнии, эти губы, дрожащие от благоговения.
– В самом деле? Губы, дрожащие от благоговения?
– Ах, твое величество, может быть, я и ошибаюсь.
Царица лукаво улыбнулась:
– Я бы об этом сожалела.
«…Царица совсем не рассердилась. Она снисходительно отнеслась к этому дерзкому мужчине, глазеющему на ее величество как на равную…».
Царица прошлась медленным взором по изображениям своих дочерей и на мгновение остановила его на необычной фигуре Нефтеруфа. Тот стоял, скрестив руки и опустив голову на грудь, точно явился с повинной. Ее величество усмехнулась про себя. «В моем положении каждая живая душа – как-никак опора…»
Джехутимес подал знак Нефтеруфу, тот потянул к себе край занавески, и девичьи каменные головы скрылись. И сам Нефтеруф остался за занавеской. Ее величество свободно вздохнула: уж очень сверкали глаза у этого незнакомца.
– Так он водил обезьяну по улицам? – спросила ее величество.
А принцесса сказала:
– Я хочу посмотреть обезьяну.
– Ты посмотришь, – ответила мать.
– Когда?
– Скоро.
– Завтра?
– Нет.
– Послезавтра?
Джехутимес склонился над девочкой. И сказал ей, смеясь: