Фараон Эхнатон (без иллюстраций)
Шрифт:
– Ты сказал – в Азии? – шатаясь, проговорил он. – В Азии? Я скажу тебе, что есть в Азии. Хочешь, скажу?
– Скажи!
– В Азии… – Пьяный попытался улыбнуться. Губы его скривились. Руки сжались в кулаки. – В Азии много вшей… Много грязи… Откуда вино в Азии?
Тахура решил, что благоразумнее всего согласиться с пьяным. Кивком головы подтвердил, что в Азии только вши и грязь. А больше – ничего!..
– Господин, – сказал долговязый, поняв, что имеет дело с азиатом, притом не с простым, судя по пышным одеждам, –
Пепи спокойно выслушал эти слова. Потом присел на корточки у стгны и горько заплакал. Он рыдал, спрятав лицо в огромные ладони. Эти руки принесли бы много горя врагам, если бы попали в Азию вместе с Пепи.
Долговязому стало стыдно за своего родственника (возможно, за брата). Он подошел к Пепи и тронул его плечо. Пьяный продолжал горько рыдать. Весь содрогался, точно его трясли за ноги и за руки…
– Пепи, перестань! На тебя же смотрит господин. Очень дивится твоему поведению.
Остальные тоже подошли к Пепи. Наклонились над ним.
Тахура сказал себе: «Вот тот самый миг, когда ты должен унести свои ноги…»
Он так и поступил. Прибавил шагу и вскоре скрылся за углом. Отдышавшись, купец приосанился и спокойно, не торопясь пошел своей дорогой. Случай с пьяным Пепи поразил купца. Конечно, любителей пожить в мире и радостях немало на белом свете. В этом отношении Кеми, по-видимому, не очень-то отличается от других государств. Но вообразить нечто подобное в самой столице? Под боком у фараона, уши которого достигают окраины вселенной, а глаза которого видят под толщей воды и под землею?..
В семейном кругу
– Ушел, – сказал долговязый. – Он повернул за угол.
– С-с-с-с… – просвистел заика. – С-самое время нам убираться отс-отс-отсюда!
Мужчины взяли под руки плачущего Пепи и повели во двор. И заперли за собою ворота.
С крыльца спустилась пожилая женщина. Худая и грустная. Ровная и скорбная. В черной льняной накидке. Она была одета бедно. Но она была горда. Невольно внушала к себе уважение. Такая не старая еще, но много пережившая.
– Усер, – сказала она заике, – что вы делали на улице?
– У-у-у… – загудел заика.
– Понимаю: уговаривали.
– У-у-у… – продолжал заика.
– Помолчи, Усер. Я поняла! Но зачем это надо было на улице? На виду у всех?! Кто это с вами разговаривал?
– Какой… какой-то гос-гос-господин.
Долговязый пояснил:
– Должно быть, азиат. Притом богатый.
– Нет, я не понимаю вас, Ани, – продолжала женщина. Она повернулась к двум другим, помоложе, которые стояли за ее спиною. – Неужели ссору надо выносить на улицу?
Женщины отрицательно покачали головами.
– Не надо, – согласился Ани (который долговязый).
– Так почему же вас понесло
– Это Пепи удрал от нас…
Пепи стоял посредине небольшого дворика, в окружении близких. Он присмирел. Перестал плакать.
Пожилая женщина – ее звали Та-Неферт – продолжала взывать к благоразумию:
– Пепи вовсе не маленький. Если ему надо выплакаться, подобно женщине, – пусть он это делает дома. А вам, – она обвела укоризненным взглядом остальных мужчин, – вам не следовало заводить на улице ненужные разговоры. Да еще неизвестно с кем!
У сер пытался оправдаться:
– Я и А-а-а-а-ни… И Ма-а-а-а-ниатон…
Мааниатон – тот самый, квадратный, крестьянского вида – перебил его:
– Дорогая Та-Неферт, твой младший сын вел себя очень странно…
– Не надо было пить, – сказала Та-Неферт. Те – две женщины – дружно кивнули.
– А мы и не пили…
– От вас несет винным духом, как из лавки.
– Верно, – сказал Усер, – мы немножко выпили,
– Вы потеряли голову! Посмотрите вокруг: в какое мы живем время?
Мужчины дружно молчали.
– Ну, в какое мы живем время? Нас никто из посторонних не слышит – говорите же смело!
– В проклятое живем время, – промычал Ани.
– Это сказано мягко! – заметил Мааниатон.
– Ну вот, это вы понимаете! – Та-Неферт вздохнула. – И Пепи обязан понимать!
Пепи молча посапывал.
– Человек в наше время ценится не дороже сырого кирпича…
– Это верно…
– Сдохла кошка. Ей почет! Ее богатые хозяева волокут к парасхиту. Ее мумию торжественно хоронят. А нас? Кто похоронит нас?
Та-Неферт говорила тихо. Неторопливо. Вразумительно. И немного жестоко. Без жалости. К себе. И всем остальным, кто находился во дворе.
Пепи, казалось, осознал свой проступок. Казалось, про себя сетовал на свою неумеренность и горячность. А может быть, давал в душе обет в том, что впредь будет благоразумнее?..
Мужчины чувствовали свою вину. Это было заметно. Они пытались оправдываться перед матерью Усера и Пепи. Ани – зять Та-Неферт, муж одной из женщин, что помоложе. Он тоже понимал, что свалял дурака. Зачем надо было пить вместе с неразумным Пепи? А теперь поди и расхлебывай неминучую неприятность!.. Ведь донесут же властям!
– Неприятности не миновать, – предрекала Та-Неферт. – В наше время ее даже искать не надо! Она сама тебя отыщет! На каждом шагу – фараоновы глаза и уши. Семеры жестоки. Князья наши не знают пощады. А тут еще какой-то иноземец! Ну зачем тебе надо было оголяться перед чужеземцем! Скажи, зачем?
Это она обращалась к Пепи. Вдруг в нем проснулась прежняя озлобленность:
– Я плюю на вашего фараона! На его дворец! На весь род его! Мне он не страшен!
Усер попытался зажать ему рот. Пепи укусил его за руку. Усер выдал ему хорошую затрещину.