Фараон Эхнатон
Шрифт:
У него засветились глаза. Как у ребенка.
— Что я вижу, Нафтита?
Она рассчитывала на этот эффект. Нет, это была не только жена и мать, но и прекрасная любовница. По-прежнему — любовница. В свои тридцать с хвостиком лет она была привлекательна, как утренняя звезда.
Он сказал:
— Нафтита, я знал одну публичную женщину. Там, в Уасете. Все говорили, что нет на свете более обходительной, более привлекательной, более милой женщины…
Она улыбалась. Довольная.
— Эта женщина умела так угостить и так приласкать, что глупые мужчины сходили с ума.
— Ты
— Я тоже поддался ее чарам. Мы однажды проспали с нею двое суток…
Она удивилась.
— Нет, мы лежали. Мы не спали, — пояснил он.
— Это другое дело.
Она улыбалась обворожительно. Улыбалась, разливая вино в золотые чарки.
— Так что же я хотел сказать? — Он легонько коснулся ладонями ее упругих сосков. — А вот что: она не стоит твоего мизинца.
Нефертити чуть взгрустнула. Но он не видел грусти на лице ее…
«…Ты вспоминаешь публичную женщину, которая далеко… А эта? Которая в этом городе… Которая в Южном дворце… Что ты скажешь мне о ней? Ты думаешь, я ничего не вижу? Ты думаешь, у меня не прежнее любящее сердце?.. Ну произнеси, ну скажи ее имя… Произнеси вслух: Кийа… И тогда мы поговорим о ней…»
Он опустил голову на ее колени. Над ним, как два ярких облачка на синем небе, сверкали ее губы. Они шевелились, словно от ветра. Который в небесных сферах. Губы приближались к нему. И когда он почувствовал прохладу их и сравнил эту прохладу с той, которую дарила та, публичная женщина, его величество сказал про себя: «Нет, Нафтита — краше, Нафтита — лучше…» И вот глаза их совершенно слились. Они как бы стали одним — большим и священным — глазом. Магическим глазом небесного отца…
Она выглядела молодою. Словно бы не родилось у нее шестеро дочерей. И кожа у нее лоснилась, как у девственницы. Икры ног ее были крепки, как дерево. Разве она была лучше семнадцать лет тому назад? Разве печать времени испортила это замечательное произведение искусства из мяса и крови?..
— Ты красива, очень красива, — шептал он.
— Не любишь ты меня, — сказала она.
Он не опроверг этого утверждения. Он целовал ее в шею, щеки, груди,
— Не любишь меня…
А он всю, всю ее покрывал поцелуями.
— Она была лучше?..
Он жадно тянулся к ней.
— Она жива еще?
— Не знаю.
Не до той публичной женщины сейчас…
— Неужели я лучше ее? — спрашивает Нефертити.
— В тысячу раз…
Он целует, целует, целует ее. Нет, кажется, страсти на свете, которая была бы сильнее этой.
— В тысячу раз, — говорил он.
— В чем же? Чем же? — допытывается она.
— Всем.
— Это не ответ.
— Вот этим! — Поцелуй в губы. — Вот этим! — Поцелуй в левый сосок. — Вот и этим! — Поцелуй в правый сосок. — Вот этим!
И каждый поцелуй — что тавро на теле неподражаемо нежной и упругой антилопы.
Наконец-то она отдышалась… Дала ему конфет. Напоила вином из своих рук. Он жадно съел пирожное. Принялся за второе. Прихлебывая вино…
Она сказала
— Я счастлива.
— Да?
— Очень. Я одолела публичную женщину.
Он подумал.
— Одолела? — спросил он.
— Ты так сказал…
Шутила она или
Он любил ее за маленькие ножки и широкий, полный страстного дыхания нос, за все женское и всемужское, нежность и мудрость.
— Нафтита, — сказал он мечтательно, — человек бывает счастлив?
— Если беден.
— А если богат?
— Никогда!
— Если могуществен?
— Только любовь делает его счастливым. Любовь — это знамя над палаткой.
— Ты сама это придумываешь?
— Отчасти.
— Кто же помогает тебе?
— Все женщины вселенной.
Он поднял брови: дескать, как это понимать? Фараон, когда это было выгодно, всегда поднимал брови. Притворяясь непонятливым.
— Ты меня хорошо понимаешь, Ахнаяти, — сказала царица. — Когда я думаю о судьбе Кеми, у меня кости делаются, как вода. От страха перед будущим.
Его величество поднял брови еще выше.
— Перед будущим? — вопросил он.
— Да.
— Почему же, Нафтита?
— Разве ты это знаешь хуже меня?
Он кивнул.
— Хуже?
Опять кивок. Ее величество развела руками. Она не могла понять: серьезно это или шутка?..
— Ты замечаешь? — продолжала царица. — Ты замечаешь, что с каждым новым месяцем все хуже складываются наши беседы? Может, я мешаю тебе? Или есть у тебя друзья преданнее? Или они любят тебя больше, чем я?
Она заглядывала ему в глаза. Вычитывая в них ответ правдивый — пусть жестокий, но правдивый.
Фараон улегся на спину. Голова его по-прежнему покоилась на ее коленях. Он сказал, эдак глядя в пустоту разверзающихся небес:
— Что известно тебе, Нафтита, о случае, описанном в древнем папирусе времен Сенусерта Первого? Странный то был случай и весьма поучительный.
— Что ты имеешь в виду?
Фараон глубоко вздохнул. Он сказал:
— Да будет тебе известно, Нафтита, что, по свидетельству мудрых, в давнопрошедшие времена случались удивительные происшествия. Это сейчас ничему не дивятся люди. Они привыкли ко всему. А ведь человек не может жить, не удивляясь. Утром он дивится свету божества, в полдень он дивится течению реки, а вечером — свету звезд. Так вот, в те далекие времена, когда в Кеми жили люди, способные удивляться, некий житель пустыни встретил говорящего льва.
Царица усмехнулась:
— Говорящего льва?
— Представь себе! Говорящего человеческим голосом. И не обычно, как на рынках и площадях, а наречием особенным, обличающим в нем книжника.
— Лев — книжник?!
— Да, Нафтита, чего только не бывало прежде, в благословенные старые времена! Этот лев встретил пустынника и сказал ему: «Вот я перед тобой!» На что мудрый пустынник ответил: «Так же как и я перед тобой». Лев стал на задние лапы, чтобы подняться повыше роста человеческого. И крикнул: «Вот я каков!» Человек помедлил с ответом. Этот лев не очень пришелся ему по нраву. И человек сказал: «Уступи дорогу». Он сказал: «уступи», — а разве не было дороги слева и справа, сзади и спереди? В пустыне, где песок, — везде дорога. Лев казался озадаченным. Казался смущенным…