Фараон Эхнатон
Шрифт:
— Ничего, ничего, — успокоил ее Нефтеруф, — парасхит — не самое страшное существо. Меня интересует кое-что поважнее.
Нефтеруф прислушался к уличным звукам: там было тихо в этот утренний час. Ахтой спал в своей комнате. Вполне безопасное время для беседы.
Нефтеруф продолжал, как бы проверяя ход своей мысли:
— Что означает это неожиданное появление Шери? Я спрашиваю и тебя и себя. Если бы я мог безошибочно ответить на этот вопрос, поверь мне, Ка-Нефер, я бы не утруждал ни себя, ни тебя. Как он решился? И что означает этот визит?
Ка-Нефер развела упругими
Он прошелся по комнате в крайней растерянности. Для него не существовало красавицы. Все его интересы сходились на этом деле, которое таило в себе так много таинственного. В самом деле: приезд Шери — показатель крайней обостренности положения. Но какова эта обостренность? Что сулит она?
И он заговорил, как бы с самим собой:
— Допустим на одно мгновение, что дело наше оборачивается самым скверным образом. Тогда бы Шери не следовало казать сюда носа. Зачем лезть в пекло? Достаточно было бы подать нам знак. Значит, дело не так уж плохо. Если не плохо, то каково оно на самом деле? Настало время действовать? Возможно. В этом случае вполне резонно его появление в столице. Здесь он может быть полезней, чем где бы то ни было! Я тешу себя мыслью, что все обстоит именно таким образом, а не иначе. — Он остановился, посмотрел на нее просветленным взором, в котором — надежда, надежда, надежда на лучшее! — Итак, я прихожу к окончательному заключению: наша победа близка!
Ка-Нефер подивилась его рассуждениям. В них все как будто гладко. Но ничего определенного. Ничего обоснованного. Всё — от чувств, от сердца, но не от разума! Разве в серьезном предприятии допустимо подобное?
Он угадал ее мысли. Словно кудесник какой-нибудь.
— Ка-Нефер, я — человек с мясом и кровью. Я много ошибался в жизни и, наверное, ошибусь еще не раз. Ты меня слышишь?
Она сказала:
— Да. Слышу.
— Мне показалось, что ты далеко отсюда.
— Нет. Я тоже размышляю.
— Я сказал, что, наверное, ошибусь не раз в своей жизни.
— Если бы не было ошибающихся, Нефтеруф, откуда бы брались мудрецы?
Он рассмеялся:
— Ты права. Я почти выболтался. Теперь твоя очередь.
Ка-Нефер — женщина мудрая. Не по летам. У нее в голове — тысячи змей, и каждая из них — с умом самого умного человека. Ка-Нефер видит дальше, чем кто бы то ни было. Чутье ее тоньше звериного. Это — азиатская тигрица с тигрятами. То есть сама предосторожность и прозорливость. Вот кто такая Ка-Нефер!
— Ты умнеешь день ото дня, — лукаво щурясь, произнесла Ка-Нефер.
— Я?
— Да, ты, Нефтеруф. Ты уже не ругаешь фараона. Ты понял, что ругать — занятие пустое. И не безопасное дело. Дело — вот что больше подобает мужчине.
Нефтеруф сорвал с себя парик и отбросил его в угол.
— Ты права! Мне сказать нечего. Рад, что поумнел. Было бы хуже, если бы я услышал от тебя: поглупел!.. Но это мелочь… Разве не замечаешь, что я — весь внимание?
Женщина
— Ты все узнаешь сегодня, Нефтеруф.
— Мне готовиться к чему-нибудь опасному?
— Возможно. В нашем положении это никогда не мешает.
— Если даже Шери скажет: «Покинь этот город», — я никуда не уйду отсюда.
— Из этого дома или из города?
— Из города!
Ей это было немножко неприятно. Лучше бы он сказал — «из этого дома». Однако она постаралась отвлечься от сугубо личных желаний. Они заслонялись более величественным и, несомненно, более важным. Ка-Нефер сказала:
— Я знаю Шери. Он — человек, который видит пустыню за горами и за пустыней — оазис. Шери никогда не пойдет прямо, подставляя грудь вражеским стрелам. Он попытается обойти укрепленные места. Он отыщет тропы, по которым никто не хаживал.
— Это очень плохо! — воскликнул Нефтеруф. — Я предпочитаю путь прямой, бесстрашие — окольным тропам.
Ка-Нефер усмехнулась. И Нефтеруф вдруг ощутил ее превосходство над собой, ее мудрость — над своей и глубину ее души. «… Она очень умна, и ум ее может отпугнуть иного мужчину. Если Ахтой еще не знает этого и не соприкоснулся с ее умом, то только потому, что неимоверно занят своим ваянием. Глина для него важнее ее мыслей, глубина ее сердца меньше значит, чем кусок обработанного камня. Ваятель, пожалуй, и не подозревает, с кем делит ложе. И хорошо это! Что бы случилось с ним, если бы ощутил ее превосходство — вот так же, как это ощущаю в эти мгновения я?..»
— Ты не прав, Нефтеруф. Грудь не надо подставлять врагу. Это знает любой воин. Что же сказать о человеке, связанном нитями с судьбами многих людей — близких и дальних? Имеет ли он право идти напролом? Скажи мне: имеет?
Невозможно было противоречить, и он отрицательно покачал головой.
— Вот видишь, и ты согласен! Разговор веду вот к чему: Шери прибыл в столицу неспроста. Я последую за Шери, если даже ему завяжут глаза. Я сделаю все, что он прикажет. Поверь мне: он знает нечто, чего не знаем мы с тобой. Если это так, то скоро-скоро нам придется, может быть, и грудь подставить, и жизнью поплатиться. Или восторжествовать, может быть. Фараон — поверь мне! — осведомлен, но не обо всем. Над дворцом вот уже много лет стоит грозная тень Эйе, того самого Эйе, который рядом с фараоном! Хоремхеб тоже плетет свои интриги. Начальник стражи Маху тоже не дремлет. Пенту старается разгадать вихрь, бушующий вокруг дворца. И фараон этим вихрем отрезан от людей, как пальма, окруженная со всех сторон песками! И это счастье для нас. Чем фараон слабее, тем лучше!
Нефтеруф бросился на колени перед госпожой дома, прижал ее руки к груди своей.
— Скажи мне, о мудрая, — проговорил он шепотом, — неужели качается та ненавистная пальма! Я верю тебе! Я жажду твоих слов!
Она не чуралась похвалы. Приняла ее как должное.
— Да, Нефтеруф, качается. И, пожалуй, сильно.
Он любовался ею, как божеством. Этот суровый человек, изведавший мрак земли. И, еще больше понизив голос, спросил словно пророчицу:
— А цель моей жизни увижу ли? Я увижу пальму, поверженную во прах?