Фартовый человек
Шрифт:
– Здесь. Прикажете ввести?
Иван Васильевич опять сел. Хорошо, что никуда сейчас не надо идти под дождем, подумал он с благодарностью.
– Откройте форточку, – попросил он.
Молодой сотрудник встал сапогами на табурет, открыл форточку. В кабинет потекла прохлада. Иван Васильевич глубоко вздохнул, улавливая струю свежего воздуха. Окончательно проснулся, достал нужную папку, взял бумагу и посмотрел на карандаш, но прикасаться к нему не стал.
– Ладно, – промолвил он, – а теперь закройте форточку и ведите… этих.
Он
Преступление настораживало не столько размахом, сколько тем, что оно было очень тщательно спланировано. Налетчики точно знали, куда идут, где брать вещи и когда лучше нанести визит в богачевские апартаменты. И точно так же четко сработали они через две недели, обчистив доктора Грилихеса.
Банда новая, думал следователь, раньше так не действовали. Большинство налетчиков – и прежде, да и теперь – палят во все, что движется, забирают все, что под руку попадется, а потом направляются прямиком в модный ресторан и спускают награбленное под крики, драки и цыганское пение.
В образе мыслей главаря налетчиков следователь явственно ощущал нечто знакомое. Получив донесение о втором налете – близнеце первого, Иван Васильевич положил ладонь на исписанную бумагу и выговорил слова, произносить которые ему очень и очень не хотелось:
– Такое впечатление, будто орудует один из моих сослуживцев.
Но теперь, с появлением следа, словно бы чьим-то благодетельным мановением неприятное впечатление было смазано и, возможно, скоро окажется, что оно было ошибочным. Когда у зла появляется лицо, а у лица – имя, можно начинать действовать.
Впрочем, лица, возникшие в кабинете, можно было бы охарактеризовать как «зло россыпью, пятак кучка». Иван Васильевич на таких насмотрелся и обычно предпочитал сбагривать их кому-нибудь другому. Мелкая спекуляция, торговля краденым, но не из первых рук, как водится, а уже из вторых-третьих, от перекупщика.
Оба арестованных были напуганы.
Один держался более уверенно и был постарше, потолще; он напоминал персонажа русской сказки из иллюстрированной хрестоматии для младшего возраста: мягкие светлые волосы на пробор, красноватое, чуть помятое лицо, улыбка одновременно и заискивающая, и хитроватая. Второй был посуше, почернее, позлее, и боялся он гораздо больше, чем его товарищ.
К нему первому Иван Васильевич и обратился:
– Имя.
Тот как будто очнулся от сна, полного кошмаров, вздрогнул и боязливо уставился на следователя.
– Что?
– Имя свое назовите.
– Игнатьев.
– Хорошо, Игнатьев. Что вы можете сообщить по существу дела?
Его компаньон шевельнулся и спросил:
– Почему нас здесь держат?
Иван Васильевич сказал молодому сотруднику:
– Выведите этого гражданина в соседнюю комнату.
Второго развернули лицом к двери и вывели. Тот протестовал,
Иван Васильевич опять обратился к Игнатьеву:
– А вы знаете, почему вас здесь держат?
– Взяли в магазине, – сказал Игнатьев, глядя в сторону. Белки глаз у него были желтоватые, болезненные, радужка – ярко-коричневая, какого-то неестественного цвета.
Молодой сотрудник вернулся с корзиной и поставил ее Ивану Васильевичу на стол. Следователь опустил руку в корзину, нащупал что-то мягкое, пушистое и вынул соболиную шкурку.
При виде мехов Игнатьев весь сжался.
– Узнаете? – сказал Иван Васильевич безразличным тоном, показывая, что вопрос представляет собой чистую формальность.
Игнатьев отмолчался.
Иван Васильевич сказал:
– Вас взяли с этой корзиной, когда вы пытались продать в меховом магазине этих соболей. Чему имеются свидетели.
– Тогда зачем спрашиваете? – буркнул Игнатьев.
– Вы корзину узнаете?
– Узнаю.
– И меха эти узнаете?
– Да.
– Чьи они?
– Наши, – сказал Игнатьев. – Мои и его, Крылова. – Он кивнул на закрывшуюся за его товарищем дверь в соседний кабинет. – Наш мех. А что?
– Вы его со своего загривка снимали или, виноват, с загривка гражданина Крылова? – мягко спросил Иван Васильевич.
Игнатьев поперхнулся и уставился на следователя злющим взглядом.
– Издеваться хочете? Ладно, ваш верх, вы и издевайтесь. Воздастся вам когда-нибудь. Узнаете, как оно – перченые слезы хлебать.
Иван Васильевич смотрел на Игнатьева с глубокой, застарелой скукой. И ничего не говорил. Игнатьев опустил голову, задумался о чем-то.
Выждав недолго, Иван Васильевич опять спросил:
– Откуда у вас этот мех?
– А почему вы Крылова не спросите? – взъелся Игнатьев. – Почему меня одного пытаете?
– Пытают, голубчик, на дыбе или если иголки под ногти втыкают, – вздохнул Иван Васильевич. – А я просто задаю вопросы. Откуда вы мех взяли?
Игнатьев процедил сквозь зубы:
– Один знакомый на продажу дал.
– Имя, фамилия знакомого.
– Не знаю.
– Игнатьев, вы слыхали когда-нибудь о том, что мой непосредственный начальник, товарищ Рябушинский, вышел из самых глубин трудового народа? – вдруг произнес Иван Васильевич.
Игнатьев застыл. Он не понимал, откуда такой странный поворот разговора.
Иван Васильевич вздохнул, раскрыл папку, пошуршал в ней бумагами, отодвинул обратно на край стола. И пояснил наконец:
– Товарищ Рябушинский ничего так в жизни не желает, как очистить Петроград от нежелательных элементов. Вы подпадаете под определение нежелательного элемента, Игнатьев, поскольку вы – спекулянт и мелкобуржуазная морда. Как раз таких товарищ Рябушинский весьма охотно ставит к стенке. Невзирая на все заковыристые тонкости нового момента Революции.
– Но я же не… – слабо бормотнул Игнатьев и затих.