Фарватер судьбы
Шрифт:
Последняя майская репетиция и сам парад прошли на центральной площади Выборга. Она почему-то называлась так же, как и в Москве, – Красной площадью.
Мне и моему соседу по левому флангу – «шкентелю» было приказано быть ассистентами знаменосца. Для контраста. Наверняка было забавно смотреть со стороны, как впереди колонны несет знамя школы мощный, высокий юнга, а по бокам – два малыша, шагающих с ним в ногу. Еще на подступах к площади мы слышали со всех сторон одобрительные аплодисменты, обычные детские крики: «Юнги! Юнги идут!». Под бравурный
Наши командиры были довольны. Нет, не зря так долго изматывали нас строевой подготовкой. Праздничный обед, увольнение в город и в парк Монрепо мы заслужили.
Первый год обучения остался за кормой. На практику я попал в Кронштадт. Здесь базировался катер Малый охотник за подводными лодками, в просторечии – «мошка», на котором мне предстояло провести три летних месяца. Все было интересно, все впервые. Впервые оказался в Кронштадте, впервые стал почти полноправным членом экипажа боевого корабля.
Занимался я тем, что приказывал командир катера. А приказывал он в основном ежедневно драить палубу, начищать пастой ГОИ рынду так, что она слепила глаза. Иногда подпускал к штурвалу, не отходя от меня ни на шаг. Вскоре я даже стал удостаиваться от него поощрительных замечаний, чем был чрезвычайно горд.
Далеко мы не ходили. Катер был приписан к номерному исследовательскому институту. Мы брали на борт двух-трех неразговорчивых ученых, они испытывали какие-то приборы, назначения которых нам не дано было знать.
Так продолжалось месяца полтора, после чего нас неожиданно поставили вместе с другими большими кораблями на ремонт в громаднейших размеров сухой док. Вот здесь я капитально заскучал. В увольнение выпускали крайне редко.
Однажды умудрился удрать в самоволку, но меня живо заловил патруль – два матроса и офицер. Командир патруля оказался хорошим человеком: меня не повели в комендатуру, а сопроводили обратно на Морской завод.
По пути я поинтересовался, где находится знаменитая чугунная мостовая. Мне со смехом показали под ноги. Оказалось, мы именно в этот момент шли по ней, по узорной чугунной мостовой.
В праздничный день Военно-морского флота в тенистом прибрежном парке я носом к носу столкнулся с Валей Покидовым. Он проходил практику на отличившемся в боях минном заградителе «Марти». Здесь, в парке, кто-то из его друзей сделал фотоснимок, которым я очень дорожу. Погуляли, полюбовались сияющим вдали куполом Исаакиевского собора, потом мой друг провел меня на минзаг. Вот это – корабль так корабль! Наш Малый охотник против него действительно «мошка». Точно так же, как я, по сравнению с взрослым Валентином Покидовым казался «мошкой», салажонком. Всем сердцем я был привязан к нему, гордился нашей дружбой. Он относился ко мне как к равному – душевно и естественно. Без капельки снисходительности.
(И вот здесь никак не могу не забежать на три десятилетия вперед.
В
Я знал, что он служил после училища на флоте, потом следы его затерялись. В тот приезд в столицу я все же обратился в адресное бюро, ведь столько времени миновало, вполне возможно, что он давно поменял подмосковный адрес. Но произошло чудо: старый адрес подтвердился.
Я высвободил от всех дел целый день, доехал на электричке до станции Клин, пересел в автобус, который довольно быстро преодолел расстояние до Высоковска.
Стараясь сдержать волнение, нажимаю на звонок в квартиру.
Дверь открыла женщина. Я лишь назвал себя, как она взяла меня за руку и, обернувшись, громко, отчетливо сказала:
– Валя! Это Боря Друян, ты только не волнуйся! – И уже шепотом мне: – Он после инсульта, ему нельзя волноваться.
В дверях комнаты, одной рукою держась за косяк, другой опираясь на палку, появился Валентин. Был он по-прежнему высок, но как все же болезнь изменила весь его облик!
Я бережно обнял друга, из его глаз потекли слезы, он с трудом произнес какие-то звуки.
Его жена Тамара увела нас в комнату. Были извлечены старые фотографии, мы смотрели на них, друг на друга и говорили, говорили. Вернее, говорил я, а Валя, сердясь на себя, лишь пытался мне что-то сказать…
Было видно, что он устал, да и мне нужно было не опоздать на автобус до Клина.
На прощанье мы обнялись. В последний раз. Потом я получил печальное письмо от Тамары. Друг моей ранней юности ушел из жизни…)
В последний месяц лета 1951 года я приехал в Ленинград в свой самый первый в жизни отпуск. В руке держал маленький чемоданчик – «уголок» со сменой белья. Переночевал у тети Лизы и наутро уехал в Тайцы: мне не терпелось предстать перед друзьями в морской форме, а главное – встретиться с Арбо.
Едва зашел в калитку, как навстречу громадными прыжками с лаем бросился ко мне дорогой мой дружок, вмиг, как когда-то, повалил на землю и принялся лизать мое лицо. Клёши, форменка, белый чехол бескозырки тут же испачкались. Ну, да что там, всё это ерунда. Как здорово, что Арбо целый год помнил обо мне, ждал, как и я, нашей встречи!
Тетя Паня за столом расспрашивала о моей учебе, где и кем буду на флоте после школы. О Мумрине ни разу не вспомнила, а я о нем и не думал спрашивать. Эдик с завистью слушал мой рассказ о школе юнг, о моей практике, о Кронштадте, о «мошке».