Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

Кстати, Зарудный собирал в своих экспедициях не только научные коллекции, но и все интересное подряд. Вот уж кто наверняка знал цену деталям. Подозреваю, что он этим порой даже слишком увлекался. Подвиды некоторых птиц он вы­делял на ма­териале, в котором другие систематики никаких отличий не находили.

Помнишь, я в восемнадцать лет нашел в Сибири в тайге человеческий череп? Даже мысли тогда не возникло, что могу его не взять. Сережка Дорогин - мой капи­тан на байдарке, сначала протестовал, но, увидев мою решительность, смирил­ся, сделав вид, что его успокоили мои уверения в том, что

я этот череп отмою. Недавно узнал, что Зарудный тоже хранил найденный где-то человеческий череп. Интересно, смотрел ли он на пустые глазницы, представляя, какая жизнь некогда светилась в них, каким событиям был свидетелем тот человек, на каких деталях останавлива­лось его внимание? (Впро­чем, про «бедного Йорика» наверняка каждый задумывает­ся, кому черепушка в руки попадает…)

Короче, нечего здесь теоретизировать, а, опять-таки, работать надо над собой, ра­ботать; изживать надо врожденное за­нудство. А то куда это годится: образ как тако­вой для меня не очень-то и важен, если нет к нему в запасе десятка незамет­ных на первый взгляд деталей…

Фотография же действительно отличная, молодец. Я только не понял, предмет справа на столе - это что? Тоже резня? Темная кость? Или светлое дерево?»

30

Из цитад­ели донес­лись зву­ки рож­ка вечерн­ей зари и го­лос муллы, призывающего правоверных к молитве, а совсем близко закричала, завыла, захохотала и заплака­ла большая стая шакалов. Потом все сти­хает.

(Н. А. Зарудн­ый, 1901)

С Андрюхами мы тоже посмотрели ястребиного орла, парящего над иранскими го­рами. Пообщались с пограничниками на заставе. Раздавили колесом своего грузо­вика мой верный бинокль, подаренный перед началом аспирантуры родителя­ми. Я непростительно положил его на бампер, он упал, колесо вдавило его в мягкую до­рожную пыль, даже не повредив корпус, но сбив юстировку, исправить которую так и не удалось (Поляков, уезжая, оставил мне тогда до конца сезона свой, - спасибо!).

Ничего существенного к материалам по фасциатусу мы с Андреями в той поездке не прибавили, но зато посмотрели прекрасные места и провели незабываемую но­чевку вдалеке от поселков, посреди опустыненных увалов.

Остановившись еще засветло, мы быстро выбрали место, следуя рекомендациям Полякова: чтобы обзор был подходя­щий по профилю холмов вокруг долинки - если повезет, может, шакалов ночью не только послушаем, но и посмотрим.

Шофер экспедиционной машины - крупный рыхловатый Коля, недовольно, но беззлобно бурчал на все вокруг целый день, а уж упоминание про шакалов оконча­тельно разбило давно надтреснутую чашу шоферского терпения.

– Вы чего, совсем, что ль, охренели? Шакалов смотреть… Мотаемся, мотаемся, целыми днями… А это ведь не ас­фальт, ёнть, по этим ухабам рулить, знаешь ли, Ан­дрей, коэффициент платить надо… Смотри, если ночью они спать не дадут, завтра не поеду никуда, день отдыха.

Неделин, формально являющийся командиром отряда, на которого оформлена академическая экспедиция, молод и крут, но вздыхает с усталым пониманием:

– Ну и грузило же ты, Колюня… Слушай, если ты не перестанешь гундеть, я тебе сейчас тресну в репу, сяду сам

за руль, а ты пойдешь пешком, куда хочешь, - хоть домой в свои Люберцы…

Коля, обиженно насупившись, отходит за машину отлить по малой нужде, продол­жая что-то недовольно бубнить низким басом. Когда мы устраиваем лагерь, он, поев, залезает в свою кабину, закрывает все окна–двери («Комары поналетят, уж я-то знаю»), и вскоре оттуда уже рокочет приглушенный ровный храп, словно оставлен­ный на ночь включенным на холо­стом ходу мотор грузовика.

Полная луна в ту ночь освещала все вокруг, как пограничный прожектор, напоми­ная каждому смотрящему на нее о все­объемлющем могуществе Селены. Майская азиатская ночь опять удивляла меня непривычным россиянину ночным теп­лом (мы сидели даже без футболок, отдыхая от дневной жары). Голые склоны пустынных адыров фантастически белели в лунной темноте, порой заставляя меня встряхивать головой, чтобы вернуться к реальности: так и казалось, что они сияют исходящим из­нутри ровным холодным светом.

Зарудный видел такое же в 1901 году в Афганистане и писал позже: «…Окрестные горы пустынны и совершенно обна­жены, и я представляю себе, какой ужас царит в них летом, в жаркие дни! Ночью, при лунном освещении, они представля­ли ориги­нальный эффект, так как, изобилуя выпариною солей, казались покрытыми снегом. Иллюзия зимы была бы совер­шенно полною, если бы не воздух, который не был зимним (в полночь + 30°С), если бы не летевшие на огонь свечи, за­жженной в палат­ке, бабочки и не кусающиеся комары и если бы не крупные летучие мыши, мелькав­шие перед входом».

Душераздирающий хохот и завывания шакалов раздавались той лунной ночью из-за соседних холмов буквально с рас­стояния в сто метров, а мы сидели и безбожно курили, говоря о разном и считая преступлением спать, когда другим вокруг так весе­ло… (Если вы никогда не слышали ночного песнопения шакалов, вам надо сплани­ровать путешествие в Среднюю Азию специально для этого.)

Мы с Неделиным лишь дивились у костра этим песням, лаю, переливчатому хохоту и повизгиваниям, а Поляков, зани­мавшийся воем шакалов профессионально, перио­дически цыкал на нас или подносил палец к губам, прислушиваясь:

это дуэт - сначала пропел самец, а потом ему ответила самка; это -- групповое семейное пение явно с участием пере­ярков; а это - уже явно член другой группы…

Жена Сереги Перевалова - Ольга (или, как я до сих пор зову ее, «ОБэПэ»), отве­чающая в заповеднике за питомник ко­пытных, по своей научной работе тоже занима­лась вокализацией шакалов, просиживая ночи напролет с магнитофоном в зарослях тугаев по берегам Сумбара. Чем не работа для современной зоологической амазон­ки и матери–героини?..

Матери–героини, потому что, имея на руках двух джейранят и двух маленьких коз­лят (призванных через свою небоязнь человека облегчить джейранятам адаптацию к человеку и к соске), котенка, щенка и принесенную кем-то раненую сплюш­ку, ОБП управлялась еще и с двумя собственными малолетними детьми. Впрочем, котенка и щенка из бутылки выкармли­вал ее шестилетний Лешка - единственный известный мне пример такого рода: шестилетний мальчишка сам вставал по будильнику два раза за ночь покормить эту малышню.