Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

Размышляя об этом, я залез по крутому склону на выбранную точку, устроился и начал наблюдать.

Все было как-то некругло, писать рутину о происходящем вокруг не хотелось, я просто сидел и смотрел. На неугомонных сорок в ежевике около Сумбара. На людей около домов. На изредка проезжающие машины. На песчанку, перебежавшую дорогу, и на здоровенную гюрзу, непростительно медленно переползающую проезжую часть точно по следу песчанки и явно принюхиваясь - вышла на охоту.

МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ

…рас­сеяв тьму и мрак, солнце оза­рило мир своим сияние­м…

(Хорас­анская сказка)

«27 мая. В субтропическом климате солнце

является не только началом всей жиз­ни, но часто несет и смерть. Где-ни­будь в тундре, за Полярным кругом, все живое цепляется за каждый доступный солнечный лучик, здесь же все наоборот. Взять, например, гнездование птиц.

Открытые гнезда устроены так, что хотя бы часть постройки всегда находится в тени, давая укрытие от безжалостного солнца еще беспомощным птенцам: даже в жаркое время года, в полдень, когда солнце выше всего, в гнезде всегда есть хоть маленький уголок, где птенцы могут укрыться в спасительную тень. Как естественный отбор учит птиц угадывать эту затененность? Ведь положение солнца меняется не только по часам, но и по сезонам. А ведь, кроме этого, для выбора места важны де­сятки других факторов: защищенность от весеннего дождя (а иногда и снега!), недо­ступность для хищни­ков, размер уступа или расщелины, угодья вокруг и прочее. Неу­дивительно, что даже на необозримых горных просторах удобные для гнездования места всегда в дефиците. Они используются птицами поколение за поколением, а нередко за них соперничают и разные конкурирующие виды.

Несколько лет назад я нашел у Куруждея, выше по Сумбару, на недоступном скальном обрыве первое для Западного Копетдага гнездо охраняемого и воистину уникального вида - бородача. Это редкий и очень особый родственник грифов, сильно отличающийся от них по облику и поведению. Нашел совершенно мистиче­ским образом, не поддающимся рацио­нальному объяснению. Вы не поверите, но я его почувствовал. Не увидел, не проследил вслед за птицами, а именно почувствов­ал с расстояния в семь километров.

Ехал на машине со своей молодой женой (она тогда была Кларой и приехала на­вестить меня, полгода работавшего в экспедиции сразу после свадьбы), поднимаясь по серпантину на плато, и вдруг ни с того ни с сего ощутил, что должен остановиться, - прямо засвербило внутри: «На той скале вдалеке что-то есть». Ничего, конечно, не увидел, но через два дня, возвращаясь назад, уже не мог проехать мимо, попро­сил шофера сделать крюк и нашел в той самой точке на скале (с точностью до мет­ров) гнездо бородача. Как это понимать?

Так вот, на следующий год это гнездо было занято другим редчайшим видом, ра­нее также не отмечавшимся на гнездо­вании в Западном Копетдаге, - черным аистом, а еще через год - очень обычным здесь повсеместно белоголовым си­пом.

Что определило эту очередность? История одного такого гнезда, будь у нас воз­можность ее проследить, - это захваты­вающий роман, растянувшийся на столетия и тысячелетия, а сколько таких гнезд в Копетдаге? И сколько в Евразии подоб­ных и прочих горных хребтов? А ведь есть еще Африка, Австралия, Америка…»

ГОЛОВАСТИК

Са­гиб, не бой­ся: ты умирае­шь вме­сте с мусульман­ами, и я буду про­сить бога и его пророк­ов, что­бы ты по­пал в рай; я сеид, и просьба моя бу­дет исполн­ена…

(Н. А. Зарудн­ый, 1901)

Мир словно карав­ан–са­рай, куда приход­ят и отку­да ухо­дят…

(Хорас­анская сказка)

У одноклеточных организмов (напр., простейших) наряду со смертью, сопрово­ждающейся образованием трупа, индиви­дуальная жизнь прекращается в результате деления особи и образования вместо нее двух новых.

(Биологический энциклопедический словарь)

«23 мая. Говорят, что перед сотворением рая Бог создал остров Маврикий. Если так, то перед сотворением Маврикия Он создал ущелье Палван–Зау.

Это

почти каньон - узкая щель с крутыми склонами, где на более пологих местах полно кустов и деревьев. По узкому дну ущелья тоже много деревьев, а между ними вьется ручей (в нынешнем засушливом году совсем маленький, но не пересыхающий и с рыбой!). Когда пролетающий над деревьями тювик пронзительно кричит поблизо­сти от своего гнезда, то этот звук многократно усиливается отражением от близких скал, и даже безо всякого эха создается удивительный под­черкнуто–стереофониче­ский эффект. Так же и с громкими криками клушиц, шурудящих в щелях скальных об­рывов где- то наверху.

Скалистые ласточки жмутся к стенкам ущелья; поползень раскатисто булькает не поймешь с какой стороны; соловей распевает в кроне дерева у ручья; две сороки истерично разбазарились при моем приближении: на ветках рядом с ними куцехво­стый, еще явно не летающий, но уже выбравшийся из гнезда птенец; к вечеру начнет перепархивать. А чего это вдруг самец серой славки меня совсем не боится, скачет по ветвям прямо над головой в кроне дерева, под которым я топ­чусь?

Начинается ущелье за системой, на иранской территории, и тянется на многие ки­лометры. Благодаря деревьям и близко сходящимся высоким обрывистым бортам, идешь вдоль ручья все время в тени даже в полдень. Где-нибудь на Кавказе та­кое - обычное дело, а здесь - редкость. Местами по течению ручья в скальном ложе рас­положены естественные ванны метра по три с идеально прозрачной водой, и в них рыба плавает (сантиметров по пятнадцать - двадцать!). А между кам­ней - пресно­водные крабы, желтоватые с зелеными разводами; полный атас.

Сижу в одной из таких ванн, как в джакузи, по шею в быстротекущей, прохладной воде, пузырящейся на моем бледном городском теле. На мне - ничего наносного: ни шляпы; ни очков; ни часов; ни трусов; ни прочей одежды, защищающей от солнца и ветра мое изнеженное цивилизацией тело; ни бинокля, без которого я в поле - ноль; ни фотоаппарата, без кото­рого я вообще никуда; ни машины, которая меня подвозит; ни самолета, в котором я летаю; ни метро, в которое я спус­каюсь; ни дома, в котором я живу; ни налипшей паутины условностей, которым я безропотно следую; ни сурро­гатных отно­шений со многими из тех, кто вокруг…

Сейчас со мной только главное: Любовь к Тем, Кого Люблю, Уважение к Непонят­ному, Сопричастность к Целому и Стремление Куда-то. И только сильные ласковые струи окутывают со всех сторон мое вновь, как когда-то, беззащитно- на­гое, лишен­ное всего вторичного и напридуманного тело; поддерживают его, как в невесомости, как в эмбриональном пузы­ре, защищающем от всего неглавного…

Снаружи жара, а мне не жарко; мне чуть прохладно, но не холодно; мне хочется есть, но не голодно; мне легко парить в воде, но не уносит; мне отрадно порассу­ждать о вечном, но мне через два месяца двадцать восемь лет. И, сидя так, я, голов­астик приблатненный, думаю: «Вот место, куда можно приехать встретить старость!» А потом и того больше: «Вот где можно достойно помереть… Кстати, где и как я хо­тел бы быть похоронен? Можно даже сказать, погребен?»

Вон самец горной овсянки подлетел к ручью от осыпи с крупными камнями, подсел к воде, пьет. Давай, давай, заходи, воробьиное пернатое.

Омывает иранская водичка в туркменском ручейке мой вновь первозданно–голый подмосковный зад. Жалкие члены че­ловеческой личинки, смехотворно–патетически размышляющей в своем личиночном комфорте о предстоящем метамор­фозе…

Ну, предположим, помереть бы я вообще не хотел, чего мне помирать… Я бы жил вечно. С другой стороны, говорят, это еще хуже, чем помереть в расцвете сил. А за­чем в расцвете сил? Так ведь не от старости же? А почему бы и не от старо­сти? Напридумывали страшных образов: «от старости»; глупость какая. Уж если поми­рать, то как раз от старости. Пра­вильная старость так же важна, как счастливое дет­ство. Потому что без нее не оценить зрелости. А на фига без зрелости юность?