Фатальная ошибка опера Федотова
Шрифт:
От света, хлынувшего в комнату, становится больно глазам, щурюсь до рези и слез, и все равно не могу прекратить смотреть на ее силуэт, очень даже четкий и залипательный на фоне оконного проема.
Захарова в простеньком шелковом халатике, светлом таком, длинные волосы подколоты небрежно вверх и мягкими волнами выбиваются из прически. Словно она только что с постели встала, накинула шелк на голое тело… И пришла сюда.
Опять сглатываю, но уже по причине того, что в горле сохнет не от похмелья, а от внезапного желания проверить, верно ли мое
Захарова поворачивается, рассеянно присобирает расходящийся на груди ворот, шелк туго натягивается… Лифчика точно нет…
Вот за что мне эта еботня с похмелья?
Раздраженно ерзаю голым задом по кровати, пытаясь устроиться так, чтоб утренний стояк не выглядывал чересчур уж радостно, отворачиваюсь, обшариваю взглядом комнату.
– Какого хера я у тебя делаю?
Это я так изысканно игнорирую замечание насчет “ночью по-другому называл”, чтоб вы понимали. Не готов потому что пока к этой информации. Надо сначала насчет шутки про слабительное выяснить. Надеюсь, что шутки, хотя от этой дряни мелкой можно всего ожидать.
А если реально подсыпала? Сколько я стаканов воды из этих мягких лапок принял? Два? Три?
Тревожно прислушиваюсь к организму, но, кроме похмельного синдрома в башке и каменного стояка в члене, никаких дополнительных пугающих симптомов не чувствую. И это уже хорошо.
– Ты у меня спишь, – комментирует мой тупой вопрос не менее тупо Захарова, – а теперь, вот, проснулся.
– Капитан “Блядская очевидность”, – хамлю я, – отвечай на вопрос.
– Пока еще лейтенант, – скромно поправляет меня Захарова, – а насчет вопроса… Не вы ли меня учили, товарищ капитан, что искусство правильных ответов не менее значимо, чем искусство правильных вопросов?
– Не я, блять! – рычу уже, дико устав играть в тупейшую игру, которую она мне навязывает.
– Ой… – делает губки колечком Захарова, и я опять сглатываю, ерзаю, пытаясь убить стояк. Хорошие губки. Хорошо между ними член бы смотрелся. Мой, блять. Ох, и дебил ты, Федотов… – значит, кто-то другой… Учил…
– Кто еще, блять? – вырывается у меня, прежде, чем успеваю затормозить мысли и их передачу сразу словами через рот. Это все от потери концентрации: похмелье, Захарова в шелковом халатике, рот ее блядский, глазки наивные, разговор бесячий… Ну вот кто выдержит?
– А вы думаете, на вас свет клином сошелся, товарищ капитан? – язвит Захарова, надменно задирая подбородок.
– Если бы не сошелся, ты бы так не прыгала…
Так. Заткнись, Федотов. Вообще обрежь эту нитку, соединяющую мозг и рот, к херам. Сегодня она тебе явно не нужна будет.
Захарова на мгновение замирает, а затем начинает белеть. Странно так, пятнами.
И странно, что я это все подмечаю, несмотря на непрекращающийся похмельный коматоз с сушняком и головной болью вдогонку.
– Слушай… – начинаю я примирительным тоном, но Захарова прерывает мои попытки если не вырулить в ситуации, то, хотя бы не доводить ее до критической точки.
Она шагает
Трахать ее неправильно и плохо, плохо и неправильно…
Но она идет, все ближе и ближе… И мантра моя привычная не работает! Вообще.
А руки сами тянутся к ней, скрюченные, словно клешни зомбака, желающего добраться до лакомой, долгожданной добычи.
Я ее сейчас сожру просто. Разорву эту гребанную тряпку, а эту наглую дрянь завалю на кровать и жестко выебу. Под ее писки и визги.
Все, блять. Просто все.
Глава 7
Захарова, явно не ощущая того, что сейчас ей конец будет, большой такой и твердый, настолько твердый, что им можно стены проламывать, усмехается довольно, пока идет.
А мне реально похер на ее мимику. Пусть празднует победу, дрянь.
Посмотрим, кто будет визжать сейчас. И кого будут ебать.
Подаюсь к ней вперед всем телом, одеяло падает ниже пояса, и член шлепает по животу, приветствуя свою добычу.
Иди сюда уже, блять! Добилась своего, сучка мелкая!
Захарова переводит взгляд с моего лица на член, глаза ее чуть расширяются, словно в испуге, рот опять открывается…
Я, уже не обращая внимания на ее мимику, потому что насрать, не та голова сейчас работает, еще чуть-чуть наклоняюсь вперед и тяну руку, чтоб сцапать Захарову и утащить под себя.
А она неожиданно сруливает с маршрута, наклоняется, подхватывая что-то с пола…
И в следующее мгновение мне в рожу летит это что-то!
Машинально ловлю и узнаю в кинутой в лицо тряпке собственные трусы.
– Оденьтесь, товарищ капитан, – брезгливо и насмешливо скалится Захарова, предусмотрительно оставаясь на безопасном, недосягаемом для рывка, расстоянии. – А то друга своего простудите, будет потом соплями исходить…
Сжимаю в кулаке трусы, тяжело опираюсь на кровать и смотрю на Захарову, молча, оценивая расстояние между нами.
Конечно, она зря думает, что в безопасности, я ее при желании легко достану… И достал бы прямо сейчас. Если б не ее тон пренебрежительный и взгляд презрительный.
После такого ее в кровать укладывать – себя не уважать.
Словно холодной водой обливает от ее слов.
Сучка какая, а? И когда чего выросло? Хотя… Детдом и школа уличного выживания дают о себе знать. А, наложенное это все на реально стервозный характер, вылупляет то, что сейчас есть: невыносимую, наглую, жестокую дрянь.