Фатальный Фатали
Шрифт:
– Чтоб дух его, кяфира-гяура, где наши правоверные отцы и деды?! И чтоб молла читал над его могилой молитву?!
Не в церкви же отпевать?!
А ведь говорил Никитич (а не Ладожский?) Фатали, предлагал. Не всегда ведь пикировались, иногда и шутили, хохотал заразительно Никитич, с такой сердечной искренностью, как дитя: "Отчего бы вам, Фатали, не креститься, а?! Никогда не поздно, готов ходатаем выступить! Зато какие лучезарные перспективы!"
А тело лежит.
И в круге первом ада, а ведь казалось, страшно, и ничего, и здесь устали, что
Уже весна, но мартовский ветер швыряет мокрые хлопья, а ведь вчера еще мокли от жары, спину жгло. Бараньи папахи облеплены снегом, и бороды мокрые, попробуй сунься, фюйть-фуфу, к шейхульисламу.
И у мечетей толпы, пятница, что ли? не продерешься.
А в канцелярии наместника на белом как саван листе чертят линии кладбищ - освященных земель: вот мусульманское, вот христианское, а вот и иные, неужели до клочка расписаны?! Но нет ли ничейных, чтоб ни восточные, ни западные, ни ихние, ни нашенские? Господа, ну о чем вы?! чтоб не Азия, и чтоб не Европа?! о, эти форте ли фортуны!..
И наместнику не терпится.
– Ну как, похоронили?
– спрашивает он Никитича, а в руках письмо военного министра (граф Милютин? Дмитрий Алексеевич?), только что получено, насчет памятников на могилах.
"О чем он думает?!" - изумился Никитич: не ожидал что Великий Князь Михаил Николаевич, все с большой буквы, столь наивны.
Но следы геройских подвигов во славу, на чужой земле, весьма желательно! Можно без особенных архитектурных украшений, но прочные монументы! Да, весьма-весьма желательно, ибо пройдет несколько лет и исчезнут признаки тех мест, где погребены: воины.
"Но где взять деньги?" - думает Никитич, а Великий Князь все о своем: да-с, кладбища - унылый вид запустения: могилы разрушены, надписи смыты дождями, курганы, когда-то высокие, сровнялись с землею, и люди обходят их как неприятное memento mori!6
Никитич раздражен праздными думами Великого Князя, - уж не полагает ли он, что и Фатали, надо ставить монумент?! Прежде похоронить надо!!
– Разрешите идти?
– по-солдатски спрашивает он, а Великий Князь и не слышит, и грустно ему отчего-то что неблагодарна память людская, вспомнил, как с братом Александром - об императоре никто не смеет так, но они братья, и любит его Михаил, - посетили Гянджу, вот уж привязалось название - Елизаветполь! та же мечеть, те же кельи, тот же камин, у которого грелся Цицианов, - а ведь мраморная доска была с вызолоченною надписью: "Здесь жил покоритель Ганжи князь Цицианов"; куда она делась - никто ответить не мог, лишь дервиши обитают в этих кельях.
– Да, да, идите, - вот-вот расплачется Великий Князь, не знал за ним этой слабости Никитич, пулей выскочил, негодует, что такая возня с этими похоронами...
А тут еще и Орбелиани, о боже!.. еле дышит, ноги не держат, а явился!! тоже о похоронах хлопочет, а в пору б о собственной душе подумать (скоро восемьдесят).
– Шапочник Шошо?! Что за шапочник, - не поймет Никитич. Спятил старик, не
К Орбелиани пришел шапочник Шошо, уже многие годы шьет ему и всем им шапки, богатырь, победитель кулачных боев, - пришел, чтоб сообщить о трудностях с похоронами Фатали; Никитичу некогда, а Орбелиани еще рассказывает о том, как Фатали помог в свое время семье Шошо, определил его в типографию наместника вертелыциком, крутить, - объясняет Орбелиани Никитичу, - колесо, приводящее в движение печатную машину, да еще и о том, что типография эта - на углу улицы Лорис-Меликова, гремит его слава, но скоро погаснет, и Калаубани, будто не знает о том Никитич.
– И вертелыцик и шапочник?
– перебивает Никитич, и сам не рад, надо кончать эту болтовню!!
И выслушивает историю о том, как Шошо уволили, и Фатали определил его к знакомому мастеру в ученики, и тот учил из уважения к Фатали бесплатно.
Но прежде Орбелиани пошел к тифлисскому полицмейстеру, а от него, разгневанный, - к Никитичу. И полицмейстер смел предложить Орбелиани такое?! Да еще подумав! Мол, единственный выход - похоронить на кладбище, где обычно хоронят приговоренных к смерти заключенных, это на пустыре! неосвященная земля!!
"Вот-вот! приговорен!" - думает Никитич.
– А что? Дельный совет, - тихо шепчет Никитич, зная, что Орбелиани стал туг на ухо. И громко: - Не волнуйтесь, князь!
– И выпроваживает Орбелиани.
А его дожидается Шошо и не смеет спросить. Орбелиани махнул рукой, а перед тем как уехать на фаэтоне, сказал:
– Ты крепок, долго будешь жить, наказываю тебе!
– И наказывает ежегодно приходить к нише "святого магометанина Або Тбилели", - запомни, шестого января! это-день поминовения Або!
– и зажигать свечу в память о "нашем друге Мирзе Фатали".
Шошо озадачен, но промолчал, как, впрочем, и Орбелиани; потом понял, что Або - это Або, а Мирза Фатали - это Мирза Фатали, но с кем из магометан сравнить, чтоб утвердиться в мысли о величии умершего друга? Або отрекся от мусульманства в пользу христианства и был казнен по приказу наместника шаха: трижды ударили его тупою стороною меча, надеясь устрашить и оставить в живых, если раскается, а в четвертый уже острием, - и голова отделилась. И дабы не сделалось тело предметом поклонения христиан, сожгли близ Метехского моста и пепел бросили в Куру.
А Шошо однажды в знак благодарности назвал Фатали Або. Фатали, как всегда в подобных случаях, лишь мягко улыбнулся:
– Это для слабых духом, Шошо. И мой ислам, и твое христианство. И все иные догмы...
Шошо каждый год, а он жил долго, увидел и начало нового века, шел на левую сторону Куры, где в стене Метехского замка есть ниша, и ставил зажженную свечу в память о Мирзе Фатали.
А время не ждет. Надо спешить. Узаконенье нарушается, от 28 января 1704 года, действует и поныне, и Никитич этого никак позволить не может: не держать умерших долее трех дней; а уже третий на исходе!!