Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны
Шрифт:
* * *
Солнце, точно спелое яблоко, наполовину надкусили зубастые горы, а Чокто всё продолжал лежать на шкурах и смотреть на темнеющее небо. Воспоминания последних дней, как бисер на иглу, нанизывала его память. Он не откликнулся на звонкий голос Спящей-На-Шестах, зовущий его к ужину, не поднялся, чтобы сходить за кисетом. Странные были эти последние дни. Дни, в течение которых время для Чокто двигалось хаотично. Когда оно ему было нужно, как воздух, часы пролетали, как птицы. Ко-гда же он желал, чтобы время проскользило быстрее, оно тянулось медленно, и мгновение за мгновением ползло, подобно нудной вышивке ноговиц. Но даже не это больше мучило и раздражало его, а невозможность уравновесить свои
Сознание предстоящего похода ничуть не облегчало ему жизнь. Конечно, месть была манящей тропой спокойствия к его сердцу, но и она не развязывала узел сомнений. Временами он ловил себя на мысли подняться и вернуться в лагерь и обо всем переговорить с Сидящим-У-Чужого-Кост-ра или с Кхааша Чайак – Головой Орла, своими старыми друзьями, но всякий раз спотыкался о возможный смех над собой. «Мужчине чужды настроения и глупые мысли женщины, какая разница, думает она о тебе или нет. Если ты ее хочешь – возьми. Ты рожден воином, поэтому голос женщины под сенью Хребта Мира всегда будет звучать эхом мужа».
Чокто наморщил лоб: «Сумеет ли она понять мой народ? Будет ли Белая Птица зачерпывать рукой из шикбта 13 горсти пепла и посыпать себе голову, когда придет смерть или голод в мой дом?» Ему вспомнились хриплые рыдания, вырывавшиеся из груди матери, когда утонул его младший брат. Идущая Берегом содрогалась всем телом… Черные хлопья золы падали с ее поседевших волос и рассыпались о ладони, клубясь у земли серым дымком… Слезы текли по исцарапанным ногтями щекам грязными ручейками, а она размазывала их тыльной стороной изработанной руки и скулила столь страдальчески и жалко, что он, Чокто, еще ребенок, ревел вместе с нею и сестрами.
13
Шикат – водонепроницаемая корзина, сплетенная из травы для переноски тяжестей или воды. Особенно были распространены у калифорнийских индейских племен.
* * *
«Хватит ли духа и желания у нее перенять и чтить законы наших предков? Видеть опасность, крадущуюся за листвой на другой стороне ручья, выделывать шкуры, шить замшевые рубахи, собирать ягоды и вялить мясо?.. Сумеет ли она, как его мать любила отца, любить его? И будут ли ее чары всегда так сильны, как сейчас?..»
Он закрыл глаза, перевернувшись на живот, жадно обнимая нагретую солнцем пахучую землю. Грядущие ласки опутывали душу Чокто сладким и тягучим, как мед, мраком, как нежные голоса предрассветных птиц… И он повергал в грезах свою любовь, комкая наяву пышные волчьи шкуры, хотя в тайниках души уже и сам не стыдился быть поверженным. И там, в миражах, в причудливой ломкой дымке чувств ее горячая кровь обжигала его дикую силу, бросала в неистовство, вызывая в ее плоти страсть до кровавых укусов целовать его бедра и грудь.
«Я зарежу ее,– бубном простучало в висках,– если она не войдет в мой дом…»
Внезапно трезвящий холод заставил его резко обернуться. Перед ним стоял, опираясь на жезл, Цимшиан. В глубоких, бархатных сумерках он виделся совсем иссохшим, будто живая мумия, стариком. Казалось, что даже редкая бахрома его длинной рубахи, цукли и жидкие волосы тянут его к земле. Он молча сел рядом, привычно подвернув под себя ноги, положил посох с кожаным свертком и ясно улыбнулся.
– Разве ты не знаешь, сынок,– хрипло обратился он к Чокто,–
Чокто был слишком самолюбив, чтобы выразить свою радость и изумление словами шамана, но он был и слишком радушен, чтобы уйти от ответа, не оказав внимания старику.
– Мои уши открыты тебе,– как можно мягче сказал он и застыл во внимании.
Знахарь по обыкновению достал свою трубку, кисет с табаком, костяную трамбовку из лапы совы, плошку для прогоревшего табака и занялся приготовлениями. На какое-то время он, казалось, совсем позабыл о Чокто, всецело отдавшись серьезному делу. И лишь когда голубой дымок поплыл над его головой, он, по-рысьи щуря глаза, тихо сказал:
– Каждый из нас сам себе избирает путь. Ты шехалис, анкау, и всегда останешься им. Но Великий Дух благоволит ко всем людям. Поэтому я не осуждаю твоей страсти… – С этими словами Цимшиан овеял трубочным дымом плечи и лицо вождя.– Многие склонят перед тобой головы, и многие племена будут трепетать при звуке весел твоих воинов. Разве этого мало?..
Жрец тепло усмехнулся и покачал головой:
– С детства лучшие воины учили тебя владеть оружием, замечать притаившуюся в траве змею, управлять каноэ и бить копьем зверя, хватать на лету стрелы и отражать удар топора. Разве не так, сын мой? Вот, вот,—старик задумчиво выпустил дым на свою ладонь и провел пальцами по татуированному лбу.– Заметив в твоих глазах блеск силы, Широкий След взялся учить тебя лесному знанию, и теперь для тебя нет загадок и таинств в горах. В четырнадцать лет ты стал воином, убив в битве на Медвежьей Реке первого своего врага… Прошло немало зим, и ты стал великим воином, предводителем Каменных Стрел и анкау куана Касатки… Разве этого мало?..
Жрец, не ожидая ответа, выбил пепел в можжевеловую плошку и накрыл его кусочком бересты.
– Тебе сегодня кажется, что ты постиг всё… Знаешь, где отыскать воду, как добыть мясо и многое другое, но ты ошибаешься… Твои муки, сын мой, от того, что ты не можешь ответить себе на вопрос: кто такие белые лица, зачем они приходят в нашу страну, как живут и каким молятся духам…
– Откуда ты знаешь это? – голос Чокто дрогнул.
– Эту ночь я не спал,– откликнулся Цимшиан,—смотрел на плывущую луну и разговаривал с духами…
– Что они сказали тебе? – взгляд вождя заострился.
Знахарь долго молчал, пристально глядя в глаза Чокто, а затем глухо изрек:
– Ничего хорошего, что могло бы порадовать твой слух. Они дали мне понять, что белые лица никогда не поймут нас… И в их сердце не взойдут побеги жизни Людей Берега. Они приплыли из чужой страны, что лежит за Великой Водой… Учить их нашей жизни – пустая затея… Все равно, что кааху 14 заставить говорить языком шехалисов. Сколько бы ты ни старался, их Бог заставит ее уйти…
14
Кааха – утка (индейск.). (Рукопись Хлебникова К. Т. «Прибавление … о народах, населяющих колонии Российско-Американской Компании»). (Прим. автора).
– Ты идешь по ложному следу, старик! Духи обманули тебя… Мать Касатка приняла мою жертву! – Чокто столь стремительно вскочил на ноги и так громко прокричал это, что собаки на окраине лагеря ответили злобным лаем. Он что-то кричал еще дикое и яростное. Последние лучи солнца освещали его искаженное отчаяньем лицо. Но шаман лишь молча и спокойно перебирал узелки, затянутые на кожаном шнурке.
Потом всё надолго стихло. Вождь был снова спокоен, лицо его опять стало бесстрастным, но в широко раскрытых гордых глазах был унизительный для воина страх.