Фатум
Шрифт:
Дэвид пошел к причалу и, остановившись у самой воды, смотрел вдаль на окрашенное в закатные краски небо: девушка смотрела ему вслед, чувствуя, как горлу подступают рыдания. Что это: жалость к себе, скорбь по тете, безысходность? Девушка слезла со стула и, сделав буквально пару шагов, осела на пол: уперевшись лбом в обитую кожей спинку дивана, Николь начала глубоко дышать в отчаянной попытке избавиться от подступающего к горлу кома. Ее живот сдавливало спазмами, грудь разрывалась от ноющей боли, а в голове царила настоящая какофония. Одинокий тихий всхлип все же пробился наружу, и девушка прижала ладонь ко рту, не давая сбежать остальным. Сейчас не время. Не время жалеть себя или скорбеть; не время поддаваться отчаянию и вешать нос. Разум подсказывал девушке, что она уже ничем не сможет помочь тете; что то, что произошло, уже не изменить, как бы она того ни хотела. Своими слезами Николь не могла помочь никому. Она понимала
Умирать легко, жить дальше – вот что действительно сложно. И страданиями и переживаниями по поводу умерших люди лишь все усложняли: будто в каждом человеке жил маленький мазохист, который нарочно подкладывал дрова в уже потухающий костер. Станет ли волк скорбеть по погибшему товарищу? Возможно. Но станет ли его печаль всепоглощающей, станет ли животное губить себя, жалеть себя, в ущерб собственной жизни? Вряд ли. Лучшее, чем можно отплатить действительно близким тебе людям, – идти дальше. Идти, тем самым показывая, что жертва, силы, вложенные в тебя, были не напрасны. Идти, не позволяя смерти ближнего отметить и очернить твою собственную жизнь. Разумно – да, выполнимо – ничего подобного. К сожалению, вместе с разумом людям подарили и способность глубже чувствовать. А самое смешное, что сложнее, чем разбудить свои чувства, было только заставить их заснуть снова. Они сильнее разума, сильнее здравого смысла, сильнее всего, что только можно себе представить. А те, кто думал иначе – просто счастливчики, которым не довелось испытать ничего подобного. Если бы разум был сильнее, Николь сейчас бы не корчилась на полу в немых рыданиях; она бы сейчас не вспоминала запах тетиных духов, и аромат масла, который она втирала в свои волосы каждый вечер. Девушка не корила бы себя за то, что все ее объятия и поцелуи, которыми они обменивались с тетей при встрече или прощании, были дежурными; не мечтала бы о том, чтобы вновь обнять ее, вдохнуть родной запах и никогда не отпускать… Эбигейл Прайс больше не войдет ни в одну дверь, больше не позовет Николь к столу, больше не станет отчитывать ее, больше не станет расчесывать ее волосы… Николь не увидит ее улыбки, не попросит прощения и не скажет о том, как сильно она ее любит. Да и вообще, когда в последний раз она это говорила? Почему она, однажды потеряв родителей, продолжила потребительски относиться к родным? Почему она воспринимала их как данность? Она, которая, как никто, должна была понимать, какое сокровище являет собой семья?!
Раньше скорбь Николь была светлой, но теперь и туда пробрался мрак. Она не просто не ценила того, что имела. Она сама, своими руками уничтожила все, что у нее было. Она убийца. Так достойна ли она идти дальше? Достойна ли она продолжать жить, будет ли это благодарностью за потраченные тетей годы? Может, Николь-то как раз и следовало умереть от горя? Разве хотела бы Эбигейл Прайс, чтобы ее убийца продолжала жить полной жизнью?
Внезапно Николь осенило: а ведь это был выход! Дэвид предложил ей три варианта, ни один из которых не был как удобным, так и справедливым, так почему бы не выбрать четвертый? Все же было очевидно, ясно как день и ночь – Николь не заслуживала жить, а Зомби – умирать, так почему бы не убить двух зайцев сразу? По сути, девушке и не нужно сбегать, ей лишь необходимо успеть предупредить Зомби об опасности, а там – будь что будет. Пусть Дэвид убьет ее, плевать! Но зато шансы хоть как-то уравняются. И, кто знает, может, Арчеру даже удастся выиграть?
Вытерев слезы, девушка медленно поднялась на ноги. Теперь, когда ее мозг получил новую порцию работы, жалеть себя Николь было некогда: она скоро умрет, выплатит долг, и все будет кончено. Главное, успеть: первое – предупредить Зомби, второе – провести Демона. Последнее было куда сложнее, если учесть, что ее мысли больше ей не принадлежали: уважал Дэвид ее или нет, но если он почувствует, что она врет, он тут же залезет к ней в голову, и тогда – все, конец. Следовательно, оставалось только одно: не давать повода усомниться в себе.
– Кажется, ты готова дать ответ? – Николь вздрогнула, услышав за спиной знакомый сухой голос. Черт! Она не рассчитывала, что спектакль начнется так быстро!
– Мой паспорт у него, – девушка, пересиливая себя, повернулась к Дэвиду лицом: вряд ли он проникнется доверием к человеку, который не смотрит ему в глаза. – Как, по-твоему, я вернусь в Россию, если паспорт Вороновой Вероники Андреевны…
– У меня, – мужчина пристально всматривался в лицо Николь, и та призвала на помощь всю свою выдержку, чтобы не запаниковать.
– Нет, – Николь заметила, как собеседник снова напрягся. – Просто я не хочу умирать из-за какой-то инопланетной пиявки и ее отпрысков, учитывая, что вам всем все равно конец, – брови Дэвида слегка приподнялись, а в глазах читался немой вопрос. – Все просто, Дэвид: твоего отца посадили в трюму на пожизненный – живым ему оттуда не выйти. Арчеру тоже конец: останется здесь – ты его убьешь; вернется восвояси – его убьют свои же, тем более, прецедент уже имеется. Ну а ты… Ты собираешься свалить на планету, которая вот-вот загнется, забрав тебя и всю прочую инопланетную нечисть с собой. Очень надеюсь, что тебе будет больно. Адски, – Николь, которую молчание Дэвида подстегивало все сильнее, хлюпнула носом и продолжила. – Не будет у нас с тобой никакого мира, ясно? Ты – убийца и чудовище, и я ненавижу тебя. Но все же не настолько, чтобы умирать из-за этого.
По-хорошему, девушке даже не верилось, что она осмелилась сказать что-то подобное. Но, с другой стороны, если бы она безропотно согласилась на условия Демона, разве это не выглядело бы слишком подозрительно? Даже Николь, и та бы засомневалась, а она была не из догадливых, о чем ей постоянно кто-нибудь напоминал.
– Ты взрослеешь, – мужчина, наконец, прервал молчание и первым отвернулся от девушки. – Кажется, все эти потрясения идут тебе только на пользу: наконец-то я слышу рассуждения здравомыслящего человека, – мужчина, на ходу расстегивая рубашку, направился к ванной. – Я знал, что мы придем к пониманию.
– Постой, – девушка еле поборола желание скрестить пальцы на удачу: она знала, что ходит по острию ножа, и что одно неверное слово могло испортить все ее планы. Хотя, какие там планы: у нее была лишь задумка, а над тем, как ее исполнить, ей предстояло хорошенько подумать. – Мне нужны гарантии.
Дэвид замер, и развернулся к Николь: из-под черной ткани выглядывал плоский живот и развитые грудные мышцы, покрытые черной порослью. Почему-то девушка даже не сомневалась в том, что у обоих братьев были скульптурные тела. Интересно, это – результат изнурительных тренировок или гены?
– Гарантии?
– Гарантии, – кивнула та, отводя глаза от пресса мужчины. – Что если ты проиграешь? Что мне делать, если Зомби прикончит тебя? Может, ты и сильнее, но ты сам говорил – его обучали, а тебя нет. Что если мне и не придется ему помогать, и он без посторонней помощи надерет тебе зад?
– Не надерет, – после небольшой паузы ответил Дэвид. Вообще-то, он сам такой мысли даже и не допускал, но все же был рад, что девушка затронула эту тему. – Во-первых, я сильнее.
– Это я уже слы…
– Во-вторых, – громче продолжал он, – у меня все его оружие, которое оставалось в пещере, – мужчина не без удовольствия отметил смущение девушки: он все еще не был уверен в том, что она так просто решила пойти на сделку. Проблема же заключалась в том, что узнать наверняка он этого не мог: ему оставалось только надеяться, что Николь сама себя накрутила так, что не посмеет ослушаться его. Черт, ну почему его силы начали изменять ему в самый неподходящий момент?! Ведь, на самом деле, не зависть, не слава и не желание познакомиться с отцом подтолкнули Дэвида к активным действиям: это сделали его способности. Когда он только начал изучать хранителей (не без помощи Монро, разумеется), он открыл не очень утешительные для себя факты: телепаты, как правило, жили гораздо меньше своих коллег. Дольше всех жили иксы, потом шли бэшки, затем провидцы. Тогда Дэвид не придавал этому значения, тем более, что среди гибридов никакой тенденции выявлено не было, однако, потом все изменилось. Его стали мучить мигрени и головные боли, и чем больше и чаще он пользовался своими способностями (а он злоупотреблял этим с тех пор, как научился ими управлять), тем сильнее была боль. Происходящее совершенно ему не нравилось, как и то, что на Земле решения он найти не мог: если кто-то и мог ему помочь, то только другие хранители, следовательно, ему было необходимо попасть на Эстас. А месть стала лишь приятным дополнением. Точнее, не месть, а наведение порядка: ибо, что бы Дэвид ни творил, это не могло сравниться с преступлением Эбигейл Прайс; и как бы он ни слабел, даже в таком состоянии он все еще превосходил своего брата, а, значит, был куда достойнее носить титул Избранного. – В-третьих, у меня есть ты: даже если ты не станешь мне помогать, одно твое присутствие будет лучше любого отвлекающего маневра. Ты – мой живой щит, Никки. И, наконец, в-четвертых, – мужчина стянул с себя рубашку и, скомкав, бросил ее на кровать, – даже если произойдет чудо, и я проиграю, ты всегда можешь сказать, что была под внушением: он не телепат и не сможет узнать наверняка, врешь ты или нет.