Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Екатерина – не Орлов, и, если она сама спрашивает, надобно отвечать. Члены Совета высказались: в случае военного успеха потребуем у султана свободы мореплавания в Черном море, кроме того, установим нерушимые границы между Польшей и Турцией.
– Мне от ваших слов теплее, но еще не согрелась, – сказала Екатерина, беря пясть табаку из табакерки. – Возвращаю память вашу к предначертаниям дней минувших… Не пора ли России довершить начатое Петром Первым и Великим?
Тут ее поддержали охотно: если на Балтике страна «офундовалась», то пришло время выходить и на берега Черного моря, чтобы после войны
– Турция с такими авантажами не смирится!
Но тут вступился бывший гетман Разумовский.
– Турция, – произнес он, – вестимо, не смирится. Но существует еще и ханство Крымское, а ежели Крым оторвать от влияния Стамбула, сделав ханством самостоятельным, от султана не зависящим, то… и возни лишней не будет.
Екатерина, звонко чихнув, захлопнула табакерку.
Была суббота – день банный. С утра пораньше затопили придворную баню, Екатерина, как всегда, мылась со своей наперсницей – графиней Парашкой Брюс, но сегодня не прошло и получасу их мытья, как из бани выскочила едва прикрытая Брюсша с воплем:
– Скорее… помирает… умерла! Врачей, врачей…
Один за другим трепетной рысцой сбегались лейб-медики. Екатерина была без сознания. Пульс едва прощупывался. Дыхание почти исчезло. Врачи никак не могли привести Екатерину в чувство. Пять минут, десять – никакого результата. Роджерсон сказал, что положение критическое, следует предупредить наследника престола:
– Будем смотреть правде в глаза: она при смерти.
Это известие быстро распространилось по дворцу:
– Умирает… умерла, у нас будет Павел Первый!
Кто-то истерически зарыдал (кто-то тишайше радовался).
Минуло еще двадцать минут – оживить императрицу не могли. Наконец-то обретя сознание, она глухо спросила:
– Что было со мною? Я ничего не помню…
Лейб-медики не хотели ее пугать и сказали, что обморок вызван усталостью, а шотландец Роджерсон даже похлопал ее по плечу:
– Браво, мадам… браво! Вы у нас молодчина…
В черных волосах женщины – ни единой сединки.
– Мне же нет еще и сорока, – сказала она.
– Зато уже есть тридцать девять, – отвечали ей.
Тело женщины было еще молодым, но возле живота уже собрались складки лишнего жира. Не стыдясь наготы, Екатерина с тупым взором сидела перед врачами, а они в один голос ругали ее:
– До каких же пор ваше величество будете вставать раньше всех во дворце и ложиться позже всех? У русских есть хорошая поговорка: работа – не волк, в лес не убежит. А царицы не сделаны из мрамора и алебастра, они устроены, как все люди, и потому должны думать о своем возрасте … увы, это так!
Кривая, нехорошая улыбка исказила черты женщины. В этот момент она увидела себя молоденькой в осеннем парке Ораниенбаума, где угрюмый садовник Ламберти напророчествовал ей о неизбежном несчастье.
– Боже! – простонала она. – Неужели мне скоро уже сорок? И жизнь покатится на пятый десяток… Знает ли кто-нибудь в этом чудовищном дворце, что я еще ни разу в жизни не была счастлива, как бывают счастливы все
Обедала в скорбном молчании. За столом ей доложили, что полки столичного гарнизона, идущие на войну, построились перед дворцом и ждут ее. Екатерина встала. Брюсша удерживала ее:
– После бани и обморока… на мороз-то?
– Оставь. Я должна проводить их.
– Закутайся, Като, платок надень.
– Перед солдатами я императрица, а не баба…
Небрежно накинула шубу, взяла в руки муфту из меха загадочных зверей Алеутских островов – и такой предстала перед войсками: искристый снег припорошил ее голову.
– Хочу единого, – громко сказала Екатерина, – видеть вас всех на этом же самом месте, после войны – живыми и невредимыми. Не будем же страшиться дней грядущих. Всегда помните: Россия – страна первого ранга, но окруженная завистью, враждой, недоброжелательством. А победа принадлежит вам… Прощайте, ребята!
Грянули промерзлые литавры, запели ледяные трубы. Она вернулась во дворец. Не раздеваясь, надолго приникла к окнам. Кто-то, подойдя сзади, потянул с нее шубу. Женщина покорно подчинилась чужой услуге, даже не обернувшись.
Это был Потемкин, он спросил:
– Матушка, дозволь и мне на войну отбыть?
– Да, – сказала Екатерина, – так будет лучше…
Потом вдруг обвила его шею руками, сочно расцеловала. Видел это только дежурный арап. Он затворил двери, одарив Потемкина щедрой белозубой улыбкой.
7. В последний раз – на русь
Итак – война… Фанатизм воинов султана был чудовищен: многие янычары, доказывая свою неустрашимость, протыкали себя ножами, носы и щеки пронзали иглами, истекая кровью, шатаясь и крича, бродили по Стамбулу, пока от слабости не падали на мостовые, и бродячие собаки слизывали с них кровь. Гамзы-паша, объявив России войну, сразу сошел с ума и потому избежал обычного конца великих визирей. Мустафа III заместил его кондитером Магомет-Эмином, который, оставив халву и шербеты, служил писцом в конторе, где брались налоги с взяток (Порта была единственной страной в мире, официально облагавшей взятки налогами). Флот султана всегда был готов к войне, но армия совсем не готова, и Мустафа III возвратил престол Крым-Гирею; за это хан должен, не теряя времени на раздумья, обрушить внезапный и небывало мощный удар на Россию и Польшу…
– Почему ты хромаешь, хан? – спросил Мустафа III.
– Учил племянника Шагин-Гирея стрелять из двух луков сразу, но одна стрела сорвалась с его тетивы – прямо в ногу.
– Не повезло. Сейчас же выезжай в Каушяны.
– Советую сменить Эмин-пашу, – ответил хан. – А лучше задушить сразу этого невежественного человека.
– Все люди таковы, – засмеялся султан.
– Но Эмин-паша выделяется средь них знанием географии: он серьезно считает, что Париж находится в Кабарде.
– Ладно. Я скажу ему, что Париж расположен во Франции. Стечение звезд на небосводе благоприятствует нашим намерениям. Так поспеши, хан, и да благословит тебя всемогущий Аллах!