Фаворит. Том 2. Его Таврида
Шрифт:
– Вам советуют убираться, пока не поздно, иначе вы все передохнете от стужи и голода. Впрочем, сераскир, уважая вашего Топал-пашу, изволит передать ему поклон. Окончательный же ответ будет дней через десять.
– Почему такой долгий срок? – спросил парламентер.
– Надо посоветоваться с визирем, а он имеет пребывание в тридцати двух верстах от Измаила…
Суворов на другой ответ и не рассчитывал. Он собрал военный совет. Как водится, выслушали сначала мнение младших.
– Штурм! – сказал донской казак Матвей Платов.
– Иного и не мыслю, – добавил
За штурм высказались все, кто был в совете, включая и де Рибаса, галеры которого качались на стылой воде под стенами Измаила. В боевом журнале было записано: «Приступить к штурму неотлагательно. Уже нет надобности относиться к его светлости (Потемкину). Обращение осады в блокаду исполнять не должно. Отступление же предосудительно».
Суворов встал и поклонился собранию:
– Крайне признателен вам всем, господа…
К туркам в Измаил подбросили его прокламацию. Суворов еще раз предупредил, что лучше им сдаться: «В противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены не только никто, но и самые женщины и невинные младенцы от раздраженного воинства, и за то никто, как вы и все чиновники (ваши), перед Богом ответ дать должны…»
Ответ сераскира сохранился для истории:
– Скорее Дунай повернет вспять, нежели сдастся Измаил!
Все стало ясно. Но в приказе по армии Суворов строжайше предупредил: «Христиан и безоружных отнюдь не лишать жизни, разумея то же о всех женщинах и детях». Люди мерзли, но пища еще была: в котлах варили капусту с рисом, на вертелах жарили дичь, солдаты пили анисовку из штофов, офицеры баловались молдаванским из бочек. Суворов назначил штурм на 11 декабря, и турки об этом узнали. Из крепости они расстреливали команды землекопов, русские батареи и корабли отвечали огнем мортирным. Суворов признался офицерам:
– На штурм Измаила можно решиться лишь единожды в жизни, благо повторить сей опыт вторично никому не дано…
У него был секрет : все штурмующие колонны должны верить, что направление каждой есть самое главное, но, веря в это, они не должны были знать, что их боевой порыв послужит лишь отвлечению турок от направления решающего удара по крепости – со стороны реки! Этого секрета не знал даже Голенищев-Кутузов, которому предстояло штурмовать в Килийских воротах… Настала ночь, во рвах густела вода, к палисадам янычары привязали турецких овчарок – лютейших в злобе, с клыками волчьими. Собаки всю ночь лаяли.
В три часа ночи офицеры двинули свои колонны вперед. Войска устремились к Измаилу, неся в себе горы ломкого фашинника, штурмовые лестницы, доски, топоры, веревки и крючья. Турки были настороже, их артиллерия застилала картечью пространство перед крепостью; это не остановило войск российских. В грохоте стрельбы слышались резкие скрипящие звуки – егеря руками раздирали палисады из досок и бревен. Начиналось первое для Суворова сражение, в котором он лично не принимал участия, руководя битвою с ближнего пригорка…
Свите своей он напомнил:
– Велик человек, кто
Длины лестниц иногда не хватало, и их наскоро связывали, чтобы колеблющейся верхушкой дотянуться до фаса крепости, над гребнем которого свисали орущие рожи янычар, лезвия ятаганов и стволы ружей, фыркающих свинцом и пламенем – прямо в тебя! Вот и лезь, солдат, если жизнь не дорога тебе… Лезли! Турки отталкивали хрупкие сооружения от стен, лестницы, облепленные гроздьями повисших на них людей, срывались в пропасть. Где не хватало лестниц, карабкались, как ящерицы, по стенам валов, втыкая в промерзлую землю штыки, подтягивались выше на крючьях и – лезли, лезли, лезли…
Смерть или победа! Офицеры шли первыми, а там, где их убивали всех, офицеров заменяли полковые священники:
– Православные, с божьей помощью… ж м и!
Ветераны обадривали молодых:
– Не раззевайся, орлы! Все будет н а ш е…
От дыма у Суворова стали болеть глаза, напряженные во внимании к битве. Кто-то прокричал ему в самое ухо:
– Взошли! Глядите, вот он – первый…
Леонтий Яковлевич Неклюдов – майор по чину первым форсировал ров, первый приставил лестницу, первым взошел по ней на верх крепостной стены, первым водрузил на ней знамя и получил в награду за подвиг 18 ран пулями и штыками.
– Убит, – сказал Суворов, опуская трубу оптическую.
Он видел, как янычары затаптывали Неклюдова ногами, словно хотели размазать дерзкого по своей стене. [15] Но майор Неклюдов свой долг исполнил: за ним уже взбирались другие, и на плоскости Измаила, высветленной пожаром, как театральная сцена, началась сеча, вниз полетели мертвые турки. А со стороны Дуная подходили галеры, выбрасывая на берег нестройные, но дружные ватаги черноморцев и запорожцев, кидавшихся на штурм столь беззаботно и весело, будто за праздничные столы… Треугольник Измаила все плотнее опоясывала жаркая дуга беспримерной битвы!
Голенищеву-Кутузову выпало едва ли не самое кровавое дело. В Килийских воротах он принял на себя последний удар последних Гиреев – ханов и султанов, которые в Измаиле отстаивали свое право на бахчисарайский престол, на возрождение Крымского ханства. Нет слов, чтобы выразить их безумную ярость! Каплан-Гирей дрался на саблях вместе с шестью сыновьями, которые все пали, но старик, видя их гибель, не сдался и, убитый, свалился поверх своих же сыновей…
В этот момент прискакал курьер к Суворову:
– Генерал-майор Голенищев-Кутузов от ворот Килийских велит сказать вам, что его колонне никак не пройти.
На что Суворов ответил:
– Я его знаю, и он меня знает. Передай, что эштафет о взятии Измаила в Петербург уже послан, а генерала Голенищева-Кутузова с сего момента назначаю комендантом Измаила…
К восьми часам утра верхний вал был взят!
– Брать город, – вдруг заволновался Суворов.
Он-то понимал, что в симфонии боя отзвучала лишь прелюдия к нему, а главная тема разрешится в улицах, среди сараев, дворов и подвалов… Да! Именно внутри крепости и началась бойня за Измаил – не битва, а подлинная бойня.