Фаворит
Шрифт:
— Благодарю. Сколько плащей он носит сразу?
— Сейчас на нем девять.
— Хорошо, что у вашего канцлера не девять голов…
Конференцию Кауниц открыл со всей спесью, ему присущей. Он не привык в Вене слушать других, а больше привык слушать самого себя. Для начала он проделал глубокий исторический экскурс в прошлое Европы, при этом Фридрих, отличный знаток истории, вежливо позевал. Затем Кауниц обрушился на Европу, как на лютого врага своего, и в высокопарных выражениях сложил дивную фантазию на тему о политическом совершенстве «Священной Римской империи», которую он имеет честь представлять, и, наконец, замучив
— Мы собрались здесь, чтобы противостоять честолюбивым замыслам варварской России; один шаг Румянцева за Дунай будет означать для всех нас совместную войну против России… Пора выстроить плотину, дабы удержать выступающий из берегов могучий русский поток, угрожающий потопом народам всего мира! Я согласен: пусть будет война! Россию мы победим…
На листе бумаги король нарисовал бегущую лошадку, косо глянул на сжавшегося Иосифа, задержал взгляд на Каунице.
— Вы никогда не победите Россию, — заметил он спокойно.
— Почему? — возмутился император.
— По той простой причине, что я… честный человек.
На спину лошадки он пририсовал фигурку гусара.
— Я жду объяснений, — потребовал Кауниц.
— Объясняю: верный союзу с Россией, я, король Пруссии, в случае возникновения войны между Австрией и Россией, вынужден выступить против вашей идеальной империи. Согласитесь: если Пруссия, маленькая и бедная, успешно отбивалась от коалиции Франции, России и Австрии, то, объединясь с армией Румянцева, она через неделю промарширует по улицам вашей столицы…
Он бил, он издевался, он уничтожал, он выигрывал.
Тихим голосом король скромнейше добавил:
— Мой союз с Россией и есть препятствие, мешающее нам приступить к тем мерам, о которых четыре часа подряд с завидным красноречием рассуждал наш высокочтимый коллега Кауниц.
— Я не понимаю, зачем мы тогда здесь собрались? — вопросил Иосиф, молодой и еще торопливый.
— Ваше императорское величество сейчас это поймет…
Вошел курьер от графа Цегелина, взломал печати на дипломатической сумке. В ней было обращение султана Мустафы III ко дворам Потсдама и Вены взять на себя посредничество в устранении несчастной для него войны с Россией.
— Кто все это сделал? — вскочил Иосиф.
Фридрих извлек из кармана дешевенькую табакерку, которую он называл «ящиком Пандоры», и постучал по ней пальцем:
— Не я же! Это сделал Кагул, так решила Чесма…
Далее, деловито и кратко, без лишних эмоций, король сказал, что его брат, принц Генрих, возможно, в личном общении с Екатериной договорится с нею о посредничестве к миру и будет настаивать перед Россией о необходимости раздела польских земель:
— Свои военные потери Россия пусть компенсирует не на Дунае и Кавказе, именно Польша станет козлом отпущения за все наши грехи. А вы, князь, — обратился он к Кауницу, — покопайтесь в венских архивах. Вряд ли там не сыщется поводов для захвата чего-либо чужого…
— Россия против раздела Польши, — заметил Иосиф.
— В том-то состоит наша трудность, чтобы заставить Россию выкупаться с нами заодно в одной мутной луже. Кто из вас знает, каково первое условие Петербурга для мира с Турцией?
— Освобождение Обрескова и его свиты.
— С этого нам и следует начинать…
Цегелин (посол Берлина) и Тугут (посол Вены) начали внушать великому визирю, что русский посол уже достаточно наказан:
— Теперь
В обратной дороге Финкенштейн спросил короля: как случилось, что Мустафа III воззвал к посредничеству, очень точно угадав время конференции в Нейштадте? Король сознался:
— Это я посоветовал ему…
Пруссия начинала новую для нее политику — восточную.
— А каково ваше впечатление от Кауница?
— Много знающий балбес, который не говорит, а вещает, будто в церкви. Он спесив, как пошлый педант, и нагл, как всякий венский придворный.
— А что вы скажете о молодом императоре?
— Второй шаг он делает раньше первого, отчего, я полагаю, и будет всю свою жизнь ходить с заплетающимися ногами…
…Каменщики навезли на Лягушачье болото кирпичей, извести, стали возводить фундамент дворца. Между собой говорили:
— Кекерекексинен — язык сломать можно!
8. НА БЕРЕГАХ РУБИКОНА
Неприкаянный Вася Рубан блуждал среди публики…
Вот и осень, дождливая осень 1770 года, дышится хорошо!
В самом конце сентября из Малой Невки в Большую Неву вплыла странная флотилия: два парусных фрегата вели меж своих бортов чудовищный плашкоут, поверх которого лежала гигантская глыбища Гром-камня. Медленно обогнув крепость, флотилия проплыла мимо Зимнего дворца и Адмиралтейства, тихо причалив к берегу возле Сената… Было столь непомерно скопление горожан на набережной, что многие боялись, как бы не случилось смертельной давки, какая произошла при обручении французского дофина. Гром-камень с плашкоута съехал на берег. Офицеры и матросы, штурмана и такелажники, водолазы и бурлаки — этот народ умел работать! Петербуржцы в их честь кричали: «Ура!», а Вася Рубан, принаряженный ради такого дня, раздавал в толпе листки со своими стихами:
Нерукотворная здесь Росская гора, Вняв гласу божию из уст Екатерины, Прешла во град Петров чрез невские пучины И пала под стопы Великого Петра…Среди гуляющих встретился ему и Василий Петров.
— Чего тут стараешься? — спросил тот, важничая.
— Российской публике услужаю.
— Нашел кому услужать! Лучше бы милостивца себе выбрал, да и кормился бы возле благ его. Эдак, тезка, тебе кареты не завести… Бросай листки свои, поедем в гости ко мне. Эвон, моя карета стоит. Я тебе покажу, как жить надо. У меня уже два лакея, брат. Что ни скажу — мигом… А чего в долг не просишь?
В дороге Рубан пожалел, что нету с ними Потемкина.
— На Гришку не уповай, — рассудил Петров. — Я-то близ высоких персон толкусь, так все знаю: это ломоть от двора отрезанный. Его здесь никто не ждет. Сейчас при дворе иных ожидают: графа Алексея Орлова да еще принца прусского Генриха.
Рубан спросил: чего Пруссии-то от нас надобно?
— В политике всегда так: двое до потери сознания дерутся, а третий наблюдает. Под конец драки он больше всех о мире кричит и тем выгоду обретает, а те, что дрались, при синяках да шишках остаются… Почему карету мою не похвалишь?