Фаворит
Шрифт:
— Скоро ли будем в Буюк-Дере? — спросил его посол.
— При таком-то ветре… за неделю придем.
Лавров скомандовал — паруса наполнил хороший ветер. В душе Булгакова что-то оборвалось: «О музы, музы! Когда же навестите меня, на Олимп взирающего?..» Сквозняки рвались через люки, распахивая в коридоре каютные двери. Яков Иванович перекрестился…
Константинополь встретил посла нестерпимым зноем. Коляску Булгакова задержало шествие янычар от Эйтмайдана: вместо знамен и бунчуков головорезы тащили на себе громадные котлы из меди, ярко начищенные, — свою главную святыню, из которой
— Глупая, зачем я сюда приехала? — вдруг сказала она.
— Не скучай, — ответил Булгаков. — Поживешь и привыкнешь. А гулять мы станем в прохладе на Сладких Водах Стамбула…
Сладкие Воды — самое приятное место в турецкой столице, там были построены дачи сановников султана, ажурные киоски для флирта и отдыха. На зеленых лужайках, пронизанных шумом чистейших ручьев, собирались посудачить гаремные жены, здесь же фланировали чиновники европейских посольств. Прогулки на Сладкие Воды были полезны для бедных затворниц, которые на лоне природы опускали яшмаки со своих лиц, подставляя их лучам солнца. Но Сладкие Воды были опасны для красивых мужчин: в любой момент могла появиться султанша Эсмэ — как безжалостный ястреб в голубиной стае. Мужчина, ей приглянувшиеся (будь то раб-лодочник или иностранец), увлекался в Эйюбский дворец, где следы его навеки терялись. Что запретно всем женам ислама, то дозволено султанше, которую не зашьют в шерстяной мешок и не утопят ночью в Босфоре.
Однажды, когда русское посольство выехало на Сладкие Воды искать прохлады и отдыха на траве, к Булгакову смелым шагом приблизилась статная турчанка без яшмака на красивом лице. Она дружески сказала, что рада видеть его снова на берегах Босфора. Екатерина Любимовна проявила ревнивое беспокойство, но Булгаков утешил ее — это была султанша Эсмэ.
— Неужели та самая злодейка?
— Да… Эсмэ умная женщина, а мне, дипломату, необходимо учитывать ее генеалогию. Нынешнему султану Абдул-Гамиду она доводится сестрой, а в гаремном заточении томится другой ее брат — Селим, и, если Абдул-Гамида не станет, престол займет Селим, а он очень любит свою сестру — Эсмэ…
Сладкие Воды наполнял радостный плеск ручьев, всюду звучала музыка, громкими исступленными воплями дервиши не просили, а требовали милостыню с гуляющих, босоногие слуги-кавасы в белых шальварах бегом разносили сладости и напитки. Внимание публики привлек богато одетый алжирец в чалме, ведущий на поводке, как собачку, лохматого берберского льва.
— Не пугайся, душа моя, — сказал Булгаков возлюбленной. — Это знаменитый адмирал Эски-Гасан, вот он со своим львом да еще Али-Сеид-бей — самые лучшие флотоводцы султана.
— Есть ли равные им в христианском флоте?
— Пожалуй, и не стало, — ответил Булгаков. — Грейг остался на Балтике, Спиридов ушел в отставку, Чичагов слаб, Алехан Орлов вообще не моряк.
К берегу подгребали каики, чтобы отвезти гуляющих
2. ЧУДЕСА В РЕШЕТЕ
Потемкин продал Аничков дворец купцу Шемякину и в обмен на 130 тысяч десятин земли под Воронежем получил на Неве пустырь, заросший ивняком. Место было загородное, глухое, тут и разбойники пошаливали. Снова позвал он Старова:
— Иван Егорыч, я местечко выбрал утишное, ты мне там дворец возведи. Чтобы в один этаж, но помпезно. Всяка тварь на Руси с ума по-своему сходит, и желательно мне память о себе на земле оставить… в камне!
Так зачинался дворец, имя которому — ТАВРИЧЕСКИЙ. Но сама Таврида оставалась еще Крымом-Кырымом…
Сильное влияние Безбородки, поддержанного Потемкиным, оживило новое направление в политике. Вслед за Австрией Екатерина мечтала привлечь к себе Францию: если Иосиф II прокатился до Могилева, почему бы ее сыну не побывать в Париже? «Но как это сделать тончайше? — задумалась императрица.
— Нужен барон Димсдаль, — сказала она Безбородке, — пусть приезжает и привьет оспу внукам моим, Александру и Константину… Выгляни в приемную: кто там сидит?
— Князь Николай Васильевич Репнин.
— Зови его. А сам поди-ка погуляй в парке…
Репнину она сказала:
— Все, что исходит лично от меня, неприемлемо для моего сына и невестки. Если я скажу им, что надо умываться, они лучше умрут от грязи, только бы поступить наоборот… Я хочу, чтобы Павел с женою под именем «графов Северных» навестили Европу, ибо, кроме Германии, ничего путного не видели и не хотят видеть. Ты и помоги мне, князь.
— Счастлив исполнить любую волю вашего величества.
— Но пусть наш разговор останется между нами, — предупредила Екатерина. — Повидайся с моими олухами в «Паульлусте», и, чтобы возникло меж вами полное доверие, ты сначала как следует меня изругай! А потом разрисуй под носом у них, какие волшебные чудеса в решете можно видеть, путешествуя…
Князь Репнин объездил всю Европу, он знал ее культуру и языки, расписать красоты и чудеса Италии ему ничего не стоило, и Павел с Марией Федоровной загорелись предстоящим вояжем. Но прежде они навестили больного Панина.
— Я не возражаю, — ответил тот. — Однако вы, дети мои, не забывайте, что в Берлине живет ваш лучший друг, который и составил ваше супружеское счастье. Не посетить Фридриха, великого короля, было бы крайне неблагородно. Вы изберите такой верный маршрут, чтобы непременно попасть в Берлин…
Панин готовился ехать в подмосковное Дугино, а великий князь с супругою, явно робея, просили императрицу отпустить их за границу. Екатерина, выслушав их, изобразила на лице изумление и сказала, что ее сердце не вынесет разлуки:
— Ваша просьба поразила меня! Скажите честно, вы это сами придумали или вас кто-либо надоумил?
— Сами, сами, — в один голос заверили ее.
— Странные у вас желания. Впрочем, я надеюсь, что в Вене вам окажут наилучший прием. Маршрут определю я сама.