Фаворит
Шрифт:
Вечером корабли осветились праздничной иллюминацией, усталых гостей спровадили катерами на берег — отдыхать. Екатерина указала Потемкину устроить ужин в кают-компании флагмана:
— И чтобы никаких иностранцев — одни русские…
Близость турецкого флота всех бодрила воинственно.
— Слава Богу, — начала речь Екатерина, — здесь люди свои, чужих нету. Коли сор явится, сами его и выметем… Будем откровенны: России предстоит еще новое испытание. Спасибо флоту Российскому! Одной рукой облокотились мы на море Балтийское, другой на море Черное, и отныне, коли что я скажу, Европа меня выслушает с почтением. — Екатерина вылила
— Виват… виват… виват! — отозвались офицеры.
Стоя за ее спиною, фаворит изображал ревность.
— Дурак ты, — шепнула ему Екатерина и пошла вокруг стола, чокаясь со всеми и целуясь. Задержавшись подле Ушакова, она тихо сказала ему: — Хотя вы и командовали на Неве яхтами моими, но теперь я жалею, что мало вас знала…
В этом году виноградники Судака обещали дать 18 тысяч бутылок первого вина. Флот существует, армия готова, магазины заполнены провиантом, но из России уже доходили черные слухи о предстоящем голоде. Потемкину не хотелось об этом думать. Утром он скорчился от боли. Роджерсон, осмотрев князя, обнаружил у него непомерное вздутие печени.
— Хотите жить — будьте умеренны в желаниях.
— Будь сам умерен! Учить-то вы все горазды…
Дорога до Балаклавы казалась волшебным садом из роз, императрицу встречал эскадрон гречанок под командованием известной в Тавриде красавицы — Елены Сарандаки. Амазонки были в малиновых юбках, гусарские спенсеры у них из бархата зеленого, а тюрбаны — из розового шелка, осыпанного алмазными блестками. Глаза мужчин разгорались при виде такой экзотической красоты, а гречанки скакали над пропастью, паля в небо из ружей — огнем боевым, частым, гулким… Ламбро Каччиони при въезде в Балаклаву встречал гостей чарками с крепчайшей «мастикой».
— Я вот о чем подумала, — сказала Екатерина, пробуя вино и рыбу, — тебе, Ламбро Ликургович, в случае войны опять бы хорошо в Архипелаге греческом показаться. Денег дам!
— Мне бы только добраться живым до Триеста, где полно негоциантов из родной мне Ливадии, там я денег и сам достану…
Посещение Кафы доставило совсем иное удовольствие: здесь Потемкин оставил руины, как они есть, ничего не поправляя; он рассудил верно, что России не мешает иметь свою «Помпею» для будущих раскопок. Затем он отвез гостей в Карасубазар, где Старов создал для него маленький замок, вокруг которого был разбит парк, в нем гуляли белые ангорские козы. Под сенью старого дуба шумел водопад, обложенный мрамором. Иосиф выглядел смущенным, он отводил от русских глаза:
— К сожалению, я должен покинуть вас. Начались волнения в Бельгии, и надо бояться революции… Де Линь! — окликнул он вдруг. — Не вы ли и затеяли революцию во Фландрии?
— У меня там родовой замок, но служу я Австрии.
— Однако ваш младший сын строит в Брюсселе баррикады, с которых подлая чернь стреляет по моим войскам.
Ответ де Линя показался всем очень странным:
— У моего сына большие способности к инженерии…
Иосиф уехал. Но появилась женщина красоты бесподобной. Это была Софья Константиновна Витт, урожденная Глявонэ (или Челиче?), и Потемкин, явно ослепленный, представил
— Завтра я отплываю в турецкую Бруссу, где надеюсь отыскать свою бедную мать. Настолько бедную, что она была вынуждена продать меня и мою сестру польскому нунцию Боскампу. Теперь я даже благодарна матери, продавшей меня…
Потемкин волочился за красавицей, где-то очень долго пропадал, почему Екатерина и встретила его с ревностью:
— Неужели и ты, друг мой, не устоял перед этой низкой тварью, на лице которой выжжено клеймо продажности?
— Мы беседовали о… крепости Хотина, она уверила меня, что случись война, и Хотин сразу отворит нам ворота.
— Каким же образом?
— Сестра мадам Витт, тоже проданная матерью, была куплена пашою Хотина, и она стала «одалыкой» в его серале.
«Одалыка» — звезда гарема (отсюда же и «одалиски»). Но Екатерина до седых волос ревновала Потемкина:
— Вольно ж ей врать, а тебе вольно врунью слушать…
На обратном пути в Россию императрица заночевала в слободе Анновке, тоже принадлежавшей Безбородко.
— Слушай, Андреич, какой уже раз я ночую в твоих поместьях. Всюду, куда ни заедем, везде у тебя имения. Я ведь помню, каким босяком достался ты мне, из косточек суповых ты мозги, словно пес бездомный, высасывал. А теперь? Диву даюсь, и когда ты успел таким магнатом соделаться?
— Все вашими щедротами, — отвечал «щирый хохол»…
В свите царицы появился скромный Голенищев-Кутузов, которого Екатерина встретила очень приветливо:
— Берегите голову, Михаила Ларионыч, — сказала она ему. — Видит Бог, ваша голова еще пригодится матушке-России…
7 июня в Полтаве съехались Потемкин и Суворов, Екатерина со свитой и послами. Здесь перед ними было документально разыграно славное Полтавское сражение, о котором Сегюр известил Париж: «Оно явилось в живой, одушевленной картине, близкой к действительности». Все было исполнено в подлинной исторической точности — и огонь инфантерии, и наскок кавалерии, в громыхании канонады не были слышны только вопли умирающих, ибо войска сражались с притворной жестокостью. Но впечатление от битвы было настолько сильным, что в самые патетические моменты сражения зрители невольно вскрикивали от ужаса. Екатерина поднесла Суворову табакерку со своим портретом и с бриллиантами:
— А три рубля за квартиру, так и быть, я заплачу.
Суворов пал перед ней на колени:
— Спасительница! Не будь тебя, кто бы мне три рубля дал?..
Над землей еще клубились тучи порохового дыма, когда она, низко кланяясь, вручила Потемкину пальмовую ветвь:
— Это тебе, друг мой… за Тавриду! И отныне велю во веки веков звать тебя князем ПОТЕМКИНЫМ-ТАВРИЧЕСКИМ…
Екатерина тронулась на север, последний раз посетив проездом Москву: больше она ее никогда не увидит.
Неурожайный год снова подкосил страну.
— Европу мы здорово удивили, — сказала она. — Теперь пришло время нам самим удивляться…
Королевская дача «Гага» в окрестностях Стокгольма: рыжие камни, поросшие белым мхом, шум ручьев, стройные сосны, по ним скачут белки. Молчаливый камердинер провел офицера до дверей секретного кабинета, в котором его ожидал король.
— Рад видеть вас, Эренстрем, живым и цветущим. Не стану придираться к вам за то, что вы оказались в обществе изменника Магнуса Спренгпортена. Я жду подробного рассказа о виденном…