Фаворит

Пикуль Валентин Саввич

— Саша, ты ведаешь, как горяча любовь моя, а мой век невечен. Хочу при жизни своей видеть тебя счастливым. Есть на примете самая богатая невеста в России — графиня Катенька Брюс, дочка моей покойной подруги. Скажи мне только слово, и твое счастье, твое благополучие будут мною устроены.

Дмитриев-Мамонов в эту ловушку так и сунулся.

— Виноват! — сказал он, выдавая себя. — Если уж вы так благородны, так соедините сердца давно любящие. Вот уж скоро годик махаемся мы тайно с княжной Щербатовой…

Екатерина, всегда владевшая собой,

убедилась:

— Итак, это правда! — Она велела звать Щербатову. — Я, — сказала она девушке, — взяла вас ко двору сиротой несчастной. Одела. Накормила. Вырастила. Не буду мешать и счастью вашему. Деспотом никогда не была, и ваша измена награждена будет мною, как и ваша привязанность сердечная…

После этого Безбородко застал ее рыдающей.

— Жестокий урок получила я на старости лет, — говорила она, сморкаясь. — Но плакать-то будет он, а не я…

Она велела откупить для молодых в Москве на Покровском бульваре дом с комфортом, выплатить фавориту из «кабинетных» сумм 100 тысяч рублей. Безбородко ахнул, говоря, что казна пуста, ради чего разорять ее далее:

— Да и за что давать деньги изменщику?

Екатерина осушила слезы. Выругалась грубо:

— Дай! Пусть задавятся моими деньгами…

Ночью, когда дворец угомонился, она вышла на лестницу. Внизу стоял в карауле стройный и темноглазый секунд-ротмистр гвардии Платон Зубов. Екатерина перегнулась через перила лестничные, шепотом позвала его:

— Паренек, иди ко мне… что-то скажу тебе!

Утром Фелица сняла с пальца драгоценный перстень, из стола выгребла банковских билетов на 100 тысяч рублей, все это добро свалила на подушку.

— Возьми пока вот это, — сказала она Зубову.

Невесту, княжну Щербатову, сама же и убирала к венцу. В последний момент не утерпела, всадив ей в прическу золотую булавку так глубоко, что невеста завизжала от боли.

— Терпи, — сказала Екатерина. — Как и я терпела…

Безбородко срочно отправил Потемкину письмо, оповещая о перемене, и ошибочно предрек, что Зубов, человек глупейший, не удержится и недели. С молодыми графами Дмитриевыми-Мамоновыми на свадьбе приключился обморок, а императрица честно описала Потемкину: «Теперь я снова весела, как зяблик!»

4. НЕВЕЛИКАЯ РЕЧКА РЫМ НИК

Россия, как бы ни складывались ее трудные отношения с Францией, всегда охотнейше давала приют французам — гувернерам, кондитерам, ювелирам, зеркальщикам, хлебопекам, виноделам и модисткам. А теперь на русскую службу толпами устремились французские аристократы (графы, маркизы и герцоги), согласные командовать батальонами и галерами. Охотно покидали Францию и простые офицеры. Среди них предложил России свои услуги никому не известный поручик артиллерии Наполеон Буонапарте, корсиканец происхождением. Ему сказали, что согласны принять на русскую службу… ниже одним чином! Буонапарте вспылил:

— Тогда я продам свою шпагу султану Турции.

— Продавайте кому угодно. Вы нам не нужны…

Во всем этом какой-то рок! Указ

о принятии иностранцев волонтерами на русскую службу с понижением на один чин вышел за два дня до того, как будущий император Франции подал о том прошение. Опереди он этот указ, и Франция не имела бы Наполеона, а русская армия, возможно, имела бы одного лишнего генерала…

Много позже Суворов высказался о Наполеоне:

— Резв! Всю тактику у меня побрал. Но если когда-либо повстречаю воришку, заставлю его вернуть все краденое…

Нет не едино на штык уповал Суворов. «Огнем открывать победу!» — не раз говорил он. Хорошим стрелкам позволял выбегать из цепи или каре, сражаясь в одиночку (а кто тогда думал о снайперах?). Солдату давал Суворов по сотне выстрелов на ружье (где еще в мире бывал такой запас?)…

Устранив Румянцева от войны, светлейший часть полевой армии доверил князю Репнину, а Суворову повелел: не терпеть перед собой скоплений противника — рассеивать. Турки ждали, когда в реках спадет высокая вода, чтобы выступить в поход. Выдвинутый вперед суворовский корпус остановился в Бырладе, почти смыкаясь флангами с австрийцами принца Кобургского. Потемкин предупреждал: Австрия склонна к замирению с турками, потому необходима победа, дабы от мира их отвратить. Из предупреждения слагался логический вывод: Юсуф-паша будет стараться разбить корволант Кобургского, чтобы затем вывести из войны «Священную Римскую империю».

Суворов завтракал с офицерами. Завтрак состоял из жирных сельдей, вареных языков и свежего масла. За едою полковник Швейцер часто ссылался на газетные известия: «В газетах пишут, если можно верить газетам…»

— Не верьте! — сказал Суворов умнику. — Человеку пристало знать и другие вещи, о коих в газетах — ни гугу.

— Однако же излагают там ясно.

— В газетах ясно. А вот у нас ничего не ясно…

Была середина лета — разгар кампании. Князь Репнин разрешал Суворову действовать по своему усмотрению:

— Но чтобы не позже шести дней вернулись к Бырладу. Поймите, я разрешаю вам то, чего не разрешил бы вам Потемкин…

Потемкин и Репнин имели очень много власти, зато ответственность за исход кампании свалили на одного Суворова. Был жаркий день, когда прискакал курьер от принца Кобургского, молившего о помощи: оттоманский корпус в 40 тысяч валил прямо на его корволант. Суворов объявил марш:

— На Фокшаны! Наступление. Ярость. Ужас. Слово «ретирада» из лексикона исключается… Христос с нами!

Начался суворовский марш: 60 верст за 28 часов. Кобургский примчался на встречу с Суворовым.

— Скажите ему, что я пьян, — отвечал тот из палатки.

Кобургский пожелал видеть его вторично.

— Скажите, что я молюсь Богу.

Принц не погнушался снова явиться к нему.

— Скажите, что я снова напился и теперь сплю…

Союзников было в четыре раза меньше, нежели турок, и начинать битву австрийцы боялись. Однако Суворов не принял от них никаких возражений; он послал курьера.