Фаворитка месяца

Голдсмит Оливия

Она раздевалась, стоя перед большим зеркалом. Она вытянула руки вдоль бедер и поворачивалась так и эдак. Некогда маленькие, не стоящие груди, теперь были высокими. Соски поднимались к потолку. Странно думать, что была операция, которая создала ощущение остроты и подчеркнутой линии груди. Тут она взглянула на рубцы и быстро кинулась проверять, закрыта ли дверь. Она всегда проверяла, когда одевалась или раздевалась. Все было в порядке. Нельзя было допускать случайности.

Линия надреза внизу живота уже начала тускнеть, превращаясь из темно-красной в светло-коричневую прямо над лобком. Но два рубца в центре груди от сосков до ребер были

еще красными. Она каждый день мазала их витамином Е, но они выделялись. На эти линии трудно было смотреть, но когда она поднимала руки, то были виды также шрамы между локтями и под мышками. Также было и с теми, которые были с внутренней стороны бедер и под ягодицами. Никто, кроме Пита, не видел ее голой, а она по-прежнему настаивала на полной темноте.

Доктор Мур говорил, что у нее хорошие ткани, и действительно, все надрезы быстро заживали, но ведь шрамы останутся навсегда. Они напоминали ей о Нью-Йорке и о ее прошлой жизни. Она их терпеть не могла.

Она надела кимоно, приглушила реостат и стала изучать сама себя.

– Ты красивая, – говорила она сама себе, – красивая и талантливая. – Да, так и есть. Она уселась в шезлонг, предназначенный только для звезд, и развернула газету, которую дал Беверли. Речь шла о театральной секции, и она сразу увидела обозрение Блицштейна. Он писал: «История театра «Меллроуз» во всяком случае есть история театра на западном побережье. И поскольку это не Лун-фонтан, не зимний сад на Бродвее, «Меллроуз» все-таки может похвастать известными успехами. И можно позавидовать открытию таланта, речь идет не просто об успехе – в этом западноамериканском театре. Вновь в этом театре смело взялись за современную версию «Кукольного дома», пьесы, не знающей равных. Но решил дело выбор главной роли. Джан Мур, самая подходящая актриса, и притом удивительно красивая. Как женщина Голливуда, сформированная стилем Беверли-Хиллз, но желающая освободиться от золотой клетки Лос-Анджелеса, она вызывает пафос и симпатию. При том, что она так хороша собой, а ее жизнь так удачлива. Это не так просто, но талант Мур побеждает трудности, и пусть постановка пьесы небезупречна, зато безупречна ее игра».

Джан читала, и хотя это ревю было похоже на многие другие, она открыла рот. Правда, в других не говорилось так положительно о пьесе, но все соглашались, что Джан Мур – настоящий талант. Но это все-таки был автор «Лос-Анджелес Таймс». Это привлечет внимание Голливуда. В порыве чувств она смяла газету, но тут же старательно ее разгладила. Надо положить ее в тетрадь вырезок. Тут за шумом газеты ей послышался стук в дверь. Стучали тихо, но это ее озадачило. Она переоделась в платье и спросила:

– Кто там?

– Марти, – сказали в ответ. – Марти Ди Геннаро.

Джан улыбнулась и стала открывать. Успех подействовал на нее, и иногда он играл с ней шутки.

– Я не слыхала про Марти Ди… – она осеклась. В дверном проеме стоял низенький человечек. – Черт побери! Мистер Ди Геннаро! Простите! Я думала, кто-нибудь меня разыгрывает. Знаете, как это бывает, когда мы делаем хит? Ну, конечно, вы знаете. – Она чуть не захихикала. Кто же, если не Марти Ди Геннаро, знает подобные вещи!

– Разрешите войти? – спросил он, а глаза его улыбались. Он выглядел как типичный нью-йоркский итальянец. Он вошел, уселся на стул и молча смотрел на нее. Джан, не зная, что сказать, тоже смотрела на него. Они молчали.

– Мистер Ди Геннаро, прошу вас простить меня. Я чувствую себя как Фанни Брайс, когда она открыла

дверь гримерной и увидела Арнштейна. У меня немного кружится голова. Может быть, хотите чего-нибудь выпить?

– Нет, ничего, Джан. И, пожалуйста, называйте меня Марти. Я пришел увидеться с вами… У вас было сегодня замечательное представление. Я не хотел идти в ваш театр, меня притащили друзья. Знаете, бывает, друзья говорят: посмотри на такую-то, она великая, а потом разочаровываешься. – Он помолчал, глядя на нее темными проницательными глазами. Она даже подумала, что они похожи на рентген. Интересно, не видит ли он рубцов под одеждой. Директор улыбнулся.

– Но сегодня я не был разочарован. Вы действительно талантливы, как об этом говорят. Я согласен с театральными критиками на сто процентов. Какое удовольствие видеть, как вы играете!

Он встал, и Джан наконец заговорила.

– Я прямо не знаю, что сказать. Да, конечно, спасибо вам, вы понимаете, что для меня это значит? Ведь ваше мнение я уважаю, как ничье. Если вы так говорите… Спасибо вам. – Она засмеялась, голос ее понизился и стал сверхсерьезным. – А вы действительно Марти Ди Геннаро? Или просто похожи на него? Это все не шутка?

– Ну, кто там может быть на меня похож! – засмеялся он в дверях, почти уже покинув Джан. Но он задержался, полез в карман, вытащил карточку и дал ей. – Позвоните мне завтра. Мой личный номер на обороте. Я хочу работать с вами. – И он ушел.

Джан постояла у открытой двери, а потом окликнула помощницу на сцене. – Эй, Сюзана! – А затем громко позвала сестру Питера и всех остальных. – Беверли и все, слушайте! – Несколько человек остановились, прекратив работу и глядя на нее. Мери объявила во всеуслышание: – Слушайте, – и она помахала визиткой, – Марти Ди Геннаро сейчас сказал, что хочет со мной работать!

Беверли растерянно улыбнулся, повернувшись к остальным.

– Кто же такой этот Марти Ди Геннаро?

После спектакля Джан обычно оставалась вечером одна, и только пару раз была у Пита. Обычно они готовили пару буррито. Потом они пили пиво и занимались любовью. Его тело было сильным, лицо красивым, он сочетал страстность и нежность. В это время они никогда не разговаривали, и он не возражал против полной темноты. Если он и нащупал какие-то рубцы, то никогда об этом не говорил.

Но в этот вечер после визита Марти она пригласила его на ужин. Она угощала.

– В конце концов это в честь моего прослушивания.

Они пошли в дешевое итальянское кафе на той же улице. В честь праздника она заказала бутылку «Чианти».

– Что это такое! – спросил Пит.

– Итальянское вино, – ответила она почти со вздохом. Ну, он молод и он калифорниец. Откуда ему знать о европейских винах? Но все же его юность и неопытность заставляли ее иногда чувствовать одиночество.

– По-твоему, он об этом говорил серьезно? – спросила она, кокетничая но и действительно немного боясь. – Он действительно может дать мне роль?

– Конечно, может, – ответил он.

Его уверенность должна была подкрепить ее собственную. Она спросила:

– А почему? – она хотела от него анализа ее сильных и слабых сторон, индустрии и особенно – Ди Геннаро.

– Потому что ты такая хорошенькая, – просто сказал он. Она почувствовала, что настроение падает. Он не дал ей подтверждения.

Они ужинали, и она пыталась поддержать разговор. Но она чувствовала, как волнение быстро истощается. Она пила «Чианти», рассерженная тем, что его рюмка была полной.