Фаворитки французских королей
Шрифт:
Час спустя она умерла «так тихо и незаметно, — прибавляет он, — что никто даже не смог заметить мига, когда она испустила последний вздох. Единственно, она так широко раскрыла свои ясные и сияющие глаза, что мне показалось, словно старалась мне передать (и повелеть) ими еще что-то, ибо они взирали прямо на меня. А вскоре мы удалились, оставив весь дворец в слезах…»
Так умерла (в свои двадцать четыре года) эта прекрасная королева, в судьбе и обаянии которой было что-то меланхолическое и печальное. Она мелькнула ярким солнечным светом в мрачных залах и покоях дворца своего безжалостного и фанатичного супруга. И когда свет ее погас, все вокруг Филиппа II погрузилось во тьму самой мрачной и темной католической ночи. Ангела милосердия больше не было, чтобы смягчить характер государя, которого называли демоном Юга. Испанские поэты посвятили памяти прекрасной государыни жалобные элегии,
На могилах дона Карлоса и Елизаветы Французской, разверзшихся в короткое время одна за другой, чтобы положить предел их юности и величию подаваемых ими надежд, потомками был создан целый таинственный и волшебный роман. Они хотели верить, что обе жертвы жестокой судьбы, прежде чем сойти в иной мир повенчанными смертью, соединили сердца узами любви, а Филипп II, ненасытный в своей мести, стал палачом жены после того, как умертвил своего сына. Ведь в жизни монарха, весьма близкого сердцу инквизиторов, всегда можно было найти мрачные потайные углы, чтобы еще больше очернить его устрашающее лицо. Мы же верим, вослед за господином де Муи, что королева Елизавета в душе своей имела достаточно нежной сладостной лирической поэзии, чтобы не наделять ее еще и другими, пламенными, и пылкими, и страдальческими страстями, ставшими причиной ее преследования и гибели.
Она была в течение своей короткой жизни объектом самого искреннего обожания народа, весьма скупого на похвалы, не любящего и не умеющего льстить. Но, впрочем, мы всегда должны помнить, нет более трогательного контраста, чем контраст между дворцом и могилой, и мертвые короли, выходящие из своих гробов, словно говорят: «Memento, homo, quia pulvis es. — Помни о смерти, поскольку ты прах».
Но вернемся к французским делам, ибо испанские немало перевесили чашу нашего повествования.
Естественно, Екатерина Медичи была потрясена смертью своей дочери, королевы Испании, однако ничто не иссушает слезы так быстро, как заботы политики, ведь не считая того, что в 1566 году умерла ее давняя соперница Диана де Пуатье [255] , ей трудно было пожаловаться на недостаток проблем в королевстве.
В году 1565, за несколько месяцев до смерти, Диану де Пуатье посетил Брантом, и хотя той минуло тогда шестьдесят пять лет, она была так красива, что дрогнуло бы даже каменное сердце. «Я думаю, — пишет наш галантный биограф, — что, если бы эта дама прожила еще сто лет, она никогда бы не состарилась ни лицом, в таком оно было хорошем состоянии, ни телом, таким оно было стройным и красивым даже под одеждой. Какая жалость, что и такие прекрасные тела покроет земля».
Увы, вскоре Диана де Пуатье внезапно заболела, «и земля, о которой говорил Брантом, скрыла это прекрасное тело, ставшее причиной стольких бед для Франции», — как сказал Ги Бретон. Там же в примечании он заметил, что Диане посчастливилось через правнучку Марию-Аделаиду Савойскую, в 1697 году вышедшую замуж за Луи де Бурбона, отца Людовика XV, стать родоначальницей и прародительницей не только Людовика XVI, Людовика XVIII и Карла X, но даже и «нынешнего графа Парижского» [256] .
Однако смерть Дианы де Пуатье никак не могла искупить и восполнить Екатерине Медичи потери сына и дочери — Франциска II и Елизаветы Французской. Лишь бурный вихрь политических событий да жар битвы могли отвлечь ее от горьких переживаний.
После подавления Амбуазского заговора и смерти Франциска II страна раскололась на две части, две враждующие между собой партии — партию гугенотов (протестантов-кальвинистов) и партию католиков. Первую возглавляли уже известные читателю король Наварры Антуан Бурбон, принц Конде, после Амбуаза вернувшиеся в лоно протестантизма, и адмирал Колиньи. Вторую — лотарингские герцоги Гизы. Попытка канцлера Лопиталя примирить оба лагеря окончалась полным провалом, а массовое истребление гугенотов в Васси (в 1562 году), произведенное католиками во главе с Франсуа де Гизом, послужило поводом к началу Гугенотских войн, длившихся с перерывами с 1562 года по 1694 год. Едва ли стоит вдаваться в подробности этих прискорбных событий, как и следующей за ними Варфоломеевской ночи, ибо читателю, возможно, уже надоели непрекращающиеся трагедии и смертельные драмы, однако отметим все же некоторые даты, дабы легче было представить вехи истории. Период первых
Двенадцать лет правления королевы-матери, истекшие со времени смерти ее супруга, научили Екатерину смело смотреть в будущее, доверяя при этом одной лишь себе. Отныне на нее не влияли ни фавориты, ни министры, ни капитаны, ни коннетабли. Дети боялись ее и повиновались, но во имя достижения этого ей приходилось все время их сталкивать друг с другом. Даже на вершине могущества ее не покидал дух интриги. Напротив, притворство как часть науки власти и высшего господства стало неотъемлемой частью ее натуры.
Сейчас Карлу IX было двадцать лет, герцогу Анжуйскому — восемнадцать, Алансону — шестнадцать. Их сестре Маргарите (королеве Марго) — семнадцать. И их сжигала горячая ревность. Карл IX испытывал ее к герцогу Анжуйскому, будущему королю Генриху III, завидуя любви к нему матери и легкости, с какой военные награды и триумфы доставались последнему. Герцог Алансонский, лживый и беспокойный, тоже вынашивал свои амбициозные замыслы, всегда свойственные младшим детям сиятельных семейств, Екатерина любила шпионаж и интриги и применяла в своей семье те же принципы, что и в управлении страной: шпионила, интриговала, господствовала посредством малых или тайных средств и уловок.
Она не доверяла Карлу IX, горячему и вспыльчивому до безумия, и с ужасом думала о том, что однажды он легко сможет обратить против нее уроки, которые она ему преподала. Бывали мгновения, когда сын и мать, стоя друг против друга и наблюдая за действиями друг друга, напоминали Агриппину и Нерона [259] .
Королю было чего опасаться. Всевластие матушки начинало очень его задевать, а Екатерина между тем упорно проводила свои секретные операции при помощи фрейлин своего двора. Прежде всего она увеличила число их с восьмидесяти до двухсот и научила своих верных служанок тайным уловкам Венеры, «способным служить исключительно на благо государства и семьи Валуа».
«Все эти барышни, „разубранные, как богини, но доступные, как смертные“ [260] , отдававшие все свое обаяние на службу государства, использовались ею в политических целях…»
Эти молодые, изящные особы, которых находили у себя в постели иностранные дипломаты, бывавшие в Париже проездом, назывались «летучим эскадроном королевы»…
…Поведение некоторых из этих девиц вскоре вызвало скандал, и королева получила из Италии укоризненное письмо. «Вам бы следовало, — писали ей, — ограничиться небольшой свитой фрейлин и проследить за тем, чтобы они не проходили без конца через мужские руки и были более стыдливо одеты» [261] .