Фаворитки. Соперницы из Версаля
Шрифт:
Даже если бы мне было позволено входить в покои дофины, мне самой не хотелось бы находиться среди этой толпы зевак, которые сгрудились вокруг, болтают, играют в карты. Я до сих пор не отошла от боли утраты ребенка, и теплых чувств к дофине не испытываю. С ее стороны я видела только холодность, а ее супруг так и продолжает метафорически показывать мне язык. Но ради Луи, ради Франции я желаю ей всего самого хорошего.
– Бедняжка дофина, – произношу я, открывая последнюю страницу книги, чтобы узнать, удастся ли господину Б. соблазнить Памелу. – Эта толпа в ее покоях наводит ужас.
– Ох,
Мне не по душе, что Элизабет постоянно напоминает мне о моем происхождении, как будто мне мало достается за пределами моих покоев. Тем не менее она хороший друг, и я ценю ее честность, поскольку правда – настоящая редкость в Версале.
Франни пожимает плечами:
– К счастью, моему супругу было семьдесят четыре, когда мы поженились, и все общение сводилось к акту, который требовал идеального сочетания вина, здоровья и, как это ни странно, новолуния. Я избежала ужасов рождения ребенка, но с его первой женой все было сделано в старом добром общепринятом стиле на публике. Они уверяют, что при рождении четвертого герцога де Бранка присутствовало две сотни людей. Хвала Господу, что столь древние традиции уже канули в Лету для всех, кроме королевской семьи.
– Вы пойдете со мной в часовню? Помолиться? – спрашиваю я ее.
Франни подобна успокаивающему бальзаму из алоэ: она всегда знает, что нужно сказать и сделать. На ней блеклое белое платье, она кутается в белую шерстяную шаль, и благодаря коже оттенка слоновой кости в этом облачении она напоминает элегантного лебедя-альбиноса. Однажды Франни сказала мне, что время от времени она использует пиявок, чтобы достичь необходимой бледности.
– Ну разумеется, дорогая. Бедняжка дофина, говорят, очень напугана; дофин успокаивает ее, уверяя, что это будет не больнее, чем когда вырывают зуб.
– Ох уж эти мужчины! – фыркает Элизабет.
Я вспоминаю рождение Александрин около трех лет назад, эти муки и обжигающую жажду, злость и ярость, которые удивили и меня, и повитуху, – но почему-то боль быстро забывается, радость материнства стирает боль.
Я перелистываю книгу, пытаясь понять, в чем же Памела ошиблась, потом вновь возвращаюсь мыслями к нашему будущему королю Людовику XVI, если они назовут ребенка Людовиком. Наверняка они так и поступят. В будущем, если я доживу, мне доведется увидеть этот день.
Конечно, я не хочу видеть этот день, встревоженно думаю я: это означало бы, что я переживу своего Луи.
Через одиннадцать часов дофина родила девочку. Мадам де Таллар, гувернантка королевских детей, с недовольной миной на лице выносит на руках малышку. Взволнованное ожидание испаряется, как роса жарким утром, и дворец мгновенно пустеет. Колокола бьют всего несколько минут, а фейерверк вообще отменяют. Конечно, перешептываются, что череда дочерей, начало которой, как известно, положила королева Мария – шесть дочерей и один-единственный сын, переживший младенчество, – вновь началась в этом поколении.
Луи заглядывает ненадолго, целует меня и уходит; несмотря на то, что родилась девочка, существует протокол
Когда умирает королевская особа, этикет предписывает королю со свитой покинуть Версаль. В Шуази Луи находит утешение в моих объятиях и почти два дня и две ночи не отходит от меня ни на шаг. Несмотря на натянутые отношения с сыном – дофин настоящий моралист, который открыто не одобряет стиль жизни отца, – я знаю, как сильно Луи любит своих детей. Он скорбит вместе со своим безутешным сыном, сожалеет об альянсе с испанцами, который призван был обеспечить этот брак.
– Смерть… смерть, – говорит он мне, лежа в моих объятиях. – Все вокруг нас… притаились в темных углах каждой комнаты, готовые накинуться на нас. Бедная, бедная девочка.
– Вы такой добрый, – нежно произношу я и не кривлю душой – мало кто жалеет испанскую принцессу, умершую на чужбине такой молодой. Если бы она родила сына, возможно, все было бы иначе, ну а так ее быстро забудут, она всего лишь ноль, пустое место, строка в исторических книгах.
– Только ты, Помпон, – шепчет он мне, – только ты меня понимаешь. Я чувствую такую близость с тобой – мы одна душа, разделенная между двух тел.
– Одна душа, разделенная между двух тел, – повторяю я, убаюкивая его. Я целую его мокрое от слез лицо, глажу его по голове. Я уже начинаю понимать, что, несмотря на то, что Луи постоянно окружают люди, король крайне одинокий человек. То, как он нуждается во мне, и его зависимость от меня трогают. Я размышляю над этим, слизывая соленые слезы, которые струятся по его щекам.
На следующий день Луи приглашает меня посидеть рядом с ним во время экстренного заседания совета, созванного по причине смерти дофины. Пока тело дофины еще не остыло и не погребено, необходимо быстро принять решения.
– Может быть, мы подождем месье дофина? – вопрошает Морпа, министр военно-морских сил.
Луи качает головой:
– Он раздавлен горем. Оставим его скорбеть.
Несмотря на недовольство, которое тяжело повисло, как черные бархатные портьеры, которые развесили по случаю траура, никто не решается комментировать мое присутствие. А этот зал наполнен исключительно моими врагами: присутствуют и Морпа, и Аржансон среди менее важных, но не менее враждебно настроенных мужчин.
Аржансон, военный министр, откашливается и начинает перечислять:
– Следует рассмотреть кандидатуры дочерей короля Сардинии. – У этого человека глаза навыкате, и кажется, что он не в силах оторвать взгляд от моего декольте. Я тайком проверяю, не посадила ли я там пятно, – макароны за завтраком были с густым соусом.
– Подготовим прошение, – послушно отвечает Пюизё. Маркиз де Пюизё с министром иностранных дел объявил себя моим другом; как это ни удивительно, ходят слухи, что он был первым любовником Луизы, графини де Майи. Я часто ловлю себя на мысли о том, что он очень красив.