Фаворитки. Соперницы из Версаля
Шрифт:
Глава пятнадцатая
– А что на стенах? – интересуется Коллен, человек, который ведает все разрастающимся хозяйством.
Вместе с любовью короля я теперь получила и путы, которые связывают свободу любой влиятельной женщины. Моей первой камер-фрау становится Николь, дальняя родственница по маминой линии, обладающая достойными и сдержанными манерами. Еще у меня в услужении находятся несколько женщин, которые помогают мне с туалетом, гардеробом и другими ежедневными нуждами, а также собственный повар, капеллан, дворецкий и множество других слуг.
Я окидываю взглядом
– Бледно-зеленые, – отвечаю я, вспоминая свою любимую комнату в Шантемерль. – С акцентом серого.
Коллен машет рукой, и торговец мануфактурой выходит вперед с кучей образцов материи.
– Нет-нет, – возражает Элизабет, которая сидит в углу и обмахивается веером. – Я бы выбрала светло-горчичный. У меня есть платье, которое я могла бы одолжить вам для вдохновения.
– Вот эта, – выбираю я атласную парчу, расшитую серыми и белыми цветами на нежно-зеленом фоне. Я не обращаю внимания на Элизабет; у нее просто нет вкуса и чувства цвета. – Это для портьер, а этот цвет сюда на стены, у виноградника. Как называется этот цвет?
– Волшебный мох, мадам.
– Отличный выбор! – восклицает Берни. – Волшебный мох – какое прекрасное название! – У моего наставника по этикету тоже изысканный вкус; мы шутим, что он знает старшинство как принцев крови, так и цветов радуги.
– А обивка? Такого же цвета? – уточняет Коллен.
– Нет, – качаю я головой. Какого-то другого, неожиданного. – Бледно-голубого, – решаю я. – Тоже с оттенком серого.
Торговец мануфактурой изумленно поднимает бровь.
– Немного мрачновато, мадам, вам не кажется? Могу я посоветовать более насыщенные цвета для обивки, красный или глубокий розовый? У меня есть ткань прекрасного оттенка, который я называю «убежденность». Она отлично объединяет в себе эти два цвета.
– Нет. – Мне хочется ощущать себя как будто погруженной в прохладные воды озера, купающейся в рассветном сиянии. – Бледно-серо-голубой для обивки. И я бы хотела поставить шесть… нет, десять… ваз цвета морской волны. Высоких, до самых окон, и каждый день наполнять их… – Я задумываюсь, потом щелкаю пальцами, брови Коллена едва не вылезают со лба – больше не стану щелкать пальцами… – Букетами бруний. Они такого восхитительного серебристо-серого оттенка.
В разговор вмешивается Берни:
– Столько цветов внутри, такая странная идея. «Цветы нас радуют в саду. А не средь душных стен». Не уверен, что это уместно. А если в них поселятся пауки?
– И что? – смеюсь я. – Неужели правила этикета запрещают ставить в помещении цветы? Или их нужно убирать со стола, когда входит графиня?
– О, милая моя, не стоит ерничать, не стоит ерничать! – Берни тяжело опускается в кресло, достает огромный желтый носовой платок в тон его шейного платка и легонько промокает лоб.
Коллен кланяется.
– Велю оранжереям немедленно запастись брунией.
И хотя в глазах у мужчин мелькает тень сомнения, они выполняют мои приказания. Да и какое это имеет значение: если я ошиблась в декоре, просто
Луи спешно преодолевает лестницу и входит в мой салон. В те дни, когда это позволяет распорядок, он приветствует меня после службы, потом заглядывает после обеда перед охотой, уклоняясь от того, что он называет «утомительными пустяками власти».
– Дорогой, как приятно вас видеть. – Мы виделись всего пару часов назад, но когда мы не вместе, внутри у меня все переворачивается и охватывает странная тревога.
Придворные неохотно покидают комнату, все надеются на помилование в последнюю минуту. Но король хочет видеть только меня, поэтому и ждет нетерпеливо у каминной полки, вертит в руках пару розовых фарфоровых уток. Когда все выходят, мы обнимаемся, он страстно меня целует, потом падает в свое любимое кресло.
– Орри, – жалуется он, имея в виду министра финансов.
Я глажу его по спине, ласкаю шею, наклоняюсь и вдыхаю чувственный аромат мускуса от его парика.
– В чем дело, дорогой? – бормочу я.
– Как же хорошо. Ришелье всегда уверяет, что нет ничего, что нельзя было бы излечить поглаживанием.
Я заливаюсь краской и тянусь за колокольчиком, звоню, пока Луи продолжает свои сетования.
– Орри такой упрямец, такой упрямец! – жалуется он. – Война требует денег! Как еще нам победить австрийцев? Только если Господь ниспошлет землетрясение и раз и навсегда с ними будет покончено.
Входит дворецкий с двумя блюдами: на одном – пирог с голубем, на другом – несколько кусков холодца из зайца. Луи указывает на холодец, и слуга накрывает небольшой столик. В те дни, когда он не участвует в торжественных трапезах, Луи любит немного перекусить здесь, со мной. Сегодня он, по-видимому, не голоден. Я пристально разглядываю его, но изо всех сил стараюсь скрывать свой взгляд: публичная жизнь привела короля к боязни, что на него всегда все смотрят.
Пока он ест, я развлекаю его сплетнями.
– Знаете, бедный аббат де Руан неожиданно преставился вечером во вторник, когда обедал в доме Фонтенеля в Париже. Фонтенель только-только получил лучшую раннюю спаржу и, будучи гостеприимным хозяином, сердечно предложил аббату выбрать, как ее приготовить: на сливочном или растительном масле.
– М-м-м… – Луи наслаждается холодцом из зайца; я должна не забыть похвалить своего повара и велеть приготовить его еще раз.
– Аббат выбрал растительное масло, что несказанно расстроило Фонтенеля, так как он предпочитает спаржу на сливочном масле. Но он не мог отмахнуться от желания гостя, поэтому велел повару половину спаржи приготовить на растительном, а вторую половину на сливочном масле. Как стало известно, мужчины перед ужином потягивали спиртное, и вдруг аббат свалился замертво от паралича – не успев и глазом моргнуть, как остроумно заметил Вольтер. Фонтенель тут же вскочил с кресла, перепрыгнул через тело приятеля и бросился на кухню, надеясь вопреки всему, что еще не поздно, с криком: «Готовьте всю на сливочном! Всю на сливочном!»