Febris эротика
Шрифт:
— Мам! Что с ним?!
Расстроенная Валентина Петровна хотела объяснить, но, не выдержав напряжения, расплакалась.
— Пойдемте, девочки, потихоньку, — сквозь слезы шептала она. — Я сейчас успокоюсь и все объясню.
Они дошли до палатки. Валентина купила воды и бумажные платки. Умылась, вытерла лицо. Вроде бы успокоилась. Но начала говорить и опять заплакала:
— Он говорит: ладно, мол, пусть твоя дочь живет у нас. А подруга ее, ну ты, Галочка, — нет, ни за что!
Галя потрясенно молчала, а Олеся допытывалась:
— Как это, мам?! Ты
— Ну так и было на самом деле. Я ему сказала, что вы приезжаете вдвоем, что Галочка сопровождает Олесю, что вы везете украшения.
— Ну?
— Он не возражал. А вчера, накануне вашего приезда, не знаю, что на него нашло. Нет, говорит, и все! Дочь твоя ладно, пусть живет, а больше никого не пущу! Я говорю: «Как же так? Люди уже в пути. Куда женщине деваться? Это я их пригласила, это я их попросила об услуге, значит, я и должна обеспечить им кров».
— Ну? — опять тупо повторила Олеся.
Галя во время разговора неотрывно смотрела на Валентину Петровну, ожидая, что вот сейчас, вот-вот в ее рассказе наступит переломный момент, и все каким-то счастливым образом разрешится. У нее не было сил ни на вопросы, ни на переживания. Не было сил ни сидеть, ни идти, ни говорить, ни возмущаться. Хотелось лечь. Сначала в ванну, потом в постель. Ни пить, ни есть, ни анализировать. Только одно: лечь! Но до исполнения этого желания, такого простого, незатейливого и, можно даже сказать, элементарного, было еще очень и очень далеко.
— Я уже вчера поняла, что добром не кончится, — продолжала между тем мама Олеси. — Он вроде бы неплохой мужик, но как упрется — все, осел! Ни сдвинуть, ни переубедить, ни уговорить! Я ему: ну хоть в гости к нам человек может заехать, чаю выпить, отдохнуть с дороги? Она же подруга моей дочери. Мы все из одного города. Я не могу ее не принять! А он: нет, и все!
— Ну? — не унималась Олеся. Казалось, у нее кончились все слова, кроме этого единственного «ну».
— Вчера стала обзванивать кого знала. Дозвонилась Вере. Тоже наша, русская. Говорит: я как раз на неделю уезжаю с ребенком к морю. Пусть поживет у меня. Но только неделю. Я и тому обрадовалась. Вера сказала, что можно бесплатно. Только цветы поливать на балконе. У нее весь балкон в цветах. Она вечно мучается вопросом полива, когда уезжает. Думала соседку просить, но та уже пожилая, ей передвигаться-то тяжело, а тут полную лейку таскать надо.
Она запыхалась от быстрой ходьбы и остановилась отдышаться. Потом продолжила:
— Короче, Галочка! Сейчас мы тебя отвезем к Вере, а потом уже с Лесей доберемся сами.
Шок был настолько сильным, что все трое ошарашенно молчали всю дорогу. Галя — потому, что, будучи без копейки денег, не представляла себе жизни в одиночестве не то что неделю, но даже и два-три дня. Олеся — потому, что невольно подвела подругу, за которую, как ни крути, ответственность несла именно она. Валентина Петровна — потому, что чувствовала себя виноватой перед девчонками. И все трое — потому, что поняли в одну минуту: с каким же козлом
Квартира невидимой Веры была бестолкова и захламлена. Единственным местом, где Галя чувствовала себя более-менее комфортно, был балкон. Цветов и вправду было много. Не слишком-то ухоженные, они заполоняли собой все пространство. И Галя принялась за уборку. Ей казалось, что она только слегка приберется. Вот на этом растении собрать засохшие листья, там протереть от пыли огромные горшки, кое-где взрыхлить землю, некоторые кашпо переставить. А потом все листья и цветы побрызгать холодной водой, а потом полить, а еще протереть полы, поручни балкона и стеклянную дверь на балконе.
Когда уборка была закончена, оказалось, что места немало. Его хватило для того, чтобы поставить там небольшой стульчик и малюсенький столик.
Вот на этом стульчике и сидела Галя, пребывая в печальных своих размышлениях и буквально цитируя классиков, бесконечно повторяя одни и те же вопросы: «Что делать? Кто виноват? И быть или не быть?»
Контакт с Леськой и ее мамой прервался сразу. Буквально на второй день их пребывания в Риме выяснилось, что Леся страшно заболела, и Валентина Петровна сбилась с ног, принимая меры к выздоровлению дочери.
— Галочка! — захлебывалась она в телефоне. — Не пойму, что с Леськой!
— А что с ней?
— Лежит пластом. Температура высокая, ничего не болит. Только слабость.
— Господи! А что же делать? Может, врача как-то можно вызвать?
— Да можно, конечно! — Тут Валентина Петровна понизила голос. — Только Леська не гражданка Италии. У нее нет ни паспорта, ни страховки.
— И что?
— Врач дорого обойдется. Луи ни в какую. Никаких врачей, говорит. И так навязались на мою голову.
Она тяжело вздохнула. В голосе послышались слезы:
— Я попробую отвезти ее в муниципальную больницу, но не представляю, окажут ли ей там помощь.
— Ой, Валентина Петровна! Да что ж это такое? Прямо беда за бедой! А сколько стоят услуги врача?
— Ну если перевести в доллары, чтобы тебе понятней было, — она быстро прикинула в уме, перевела лиры по курсу в доллары, — получилось где-то долларов сто—сто пятьдесят. А еще лекарства. Есть у меня, правда, немного денег отложенных, но я думала что-то Лесечке купить из одежды. А теперь даже не знаю.
— Валентина Петровна! — извиняющимся голосом начала Галя. — Вы меня простите, конечно, что я со своими проблемами. У вас и так, помимо меня… Просто дни идут, я сижу здесь одна…
— Галочка! Видишь, как все повернулось! Боюсь, не помогу я тебе сейчас ничем. Мне бы Леську на ноги поставить. Ты вот что. Во-первых, не стесняйся насчет еды. Консервы какие, макароны, что найдешь. Я с ней решу эти вопросы потом. А во-вторых, — она замялась, замолчала, — с работой пробуй как-нибудь сама. И прости меня, Галочка!