Федина беда
Шрифт:
Опрокинув невидимое ведро с вязкой соляркой, Калинкин сделал два буксующих шага.
Где-то в соседней комнате вспыхнула настольная лампа, и в светлом проеме неторопливо показалось заспанное лицо директора.
— Калинкин, ты что раскрякался? Я и так знаю, что ты не вор и делаешь все не тайком, а на людях… Чего же ты кричишь? Может, деньги за чокера нужны? Так я тебе премию выпишу… А вот ежели черти по ночам снятся, домой иди…
Директор исчез, а Калинкин долго стоял в дверях как оплеванный. Ни о каких деньгах он и думать не думал. И когда Просекин протянул
— Денег я не возьму, Матвей Евлампиевич, — еле слышно процедил он, не глядя директору в глаза.
— Почему? — удивился Просекин. — Ведь ты же заслужил… Если мало, еще выпишу. Только скажи мне по-честному, полуношник ты эдакий, откуда у тебя столько чокеров? Любопытство меня разбирает, и командировочный следователь интересовался.
— Чокера, Матвей Евлампиевич, я достаю у вас.
— Как у меня?
— В совхозе вашем. Многие трактористы из отдаленных участков теряют их, а я эти брошенные чокера, будь они неладны, выцарапываю из грязи, снега, потом ремонтирую и, когда у вас нехватка, вам сдаю.
— Чего?
Калинкину показалось, что Матвей Евлампиевич не расслышал, и он повторил еще раз.
— Да ты знаешь, что ты со мной сделал теперь?! Калинкин, душа моя, молодость моя! Калинкин! — Лицо Просекина светилось неудержимой радостью. — Дай я тебя обниму, голубчик ты мой! Дай я тебя расцелую, как сына родного! Ведь ты для меня нынче, как спелый колос на заре! Я-то думал, что такие люди повывелись, а ты есть, Калинкин, есть! Да еще как есть-то! Я тебе щас новый слесарный станок выпишу, чтобы ты по гроб жизни помнил, какие мы с тобой люди!
Он достал из комода кожаный бумажник и, вытащив оттуда бланки с печатями, положил на стол.
— Вот тебе бумага на получение слесарного станка. — Директор размашистым движением расписался и еще раз с любовью глянул на Калинкина. — А ко мне вчера прокурор со следователем приехали. Почему, говорят, у тебя все трактора на ходу, машины все работают и план ты перевыполняешь на десять процентов? Лес заготовляешь, трелюешь, строишь много… А вот в соседних совхозах, мол, обратная картина: запчастей не хватает, машины стоят, картофель гниет… Да разве с такими людьми, как ты, Калинкин, возможно в хвосте плестись! Или хозяйство совхозное запустить! Держи расписку на получение денег да бумагу на станок.
Калинкин смущенно взял две заверенные бумажки, положив в верхний карман куртки, и лицо его налилось словно брусничным соком.
— А теперь, дорогой ты мой человек, давай-ка тяпнем по чашке крепкого чая. — Просекин неожиданно как-то весь выпрямился, поправил на себе просторный байковый халат и, проворно открыв термос, стоявший на холодильнике, разлил по чашкам.
— Хороший вчера был праздник, а сегодня еще лучше, потому как знаю теперь твердо, что мы с тобой, Яша, честные государственные люди! — Он неожиданно крякнул, поднял над столом чашку, но, помолчав немного, с грустью отставил. — Нет, я, пожалуй, вместо чая валерьяновки или валокордина проглочу.
Директор
— Ну будь здоров, чертяка…
Поморщившись, он еще раз крякнул и выпил стакан до дна.
— А чокера ты продолжай выцарапывать и других слесарей хозяйственности учи. Мы ведь перед людьми в ответе…
И Калинкин тоже неожиданно крякнул, сделав глоток чая. И получилось у него это, как у самого директора совхоза!
— Отлично, Яша! Завтра, если захочешь, поедем со мной в райцентр. Там ведь новый Дом культуры отгрохали, жуть! Я на совещание, а ты культурным отдыхом займешься. Ну?
— А что, поехали…
— Тогда по рукам…
С директором Калинкин был готов ехать хоть на край света. Дорожил он Просекиным, как родным отцом дорожил.
Сердечная беседа с почитаемым во всем районе человеком сильно взволновала его. Он понял как-то вдруг, что вести себя можно совсем иначе, да и жить на родной земле не так осторожно, а шире, уверенней. Одним словом, что-то словно раскололось в нем, и дышать стало свободнее.
— Ох и лихо нынче в душе! Ох и празднично! — барабанил он себя в грудь, подъезжая в машине директора к райцентру. — Давно я мечтал вот так… с медвежатиной посреди стола, да с брусничным морсом из вековых четвертей! Вот вы, Матвей Евлампиевич, человек, и здесь тоже люди живут, но разве они смогли бы на такое решиться…
— На что, Яша? — строго спросил директор.
— Да на то, чтоб душу-то распахнуть!
— A-а… Вы все о душе моей, и ты тоже. А она у меня самая что ни на есть нормальная. Я ведь не писатель какой, не артист. — Директор широко улыбался, хотя и думал совсем о другом, и в первую очередь о том, что предстояло высказать на совещании. — Ты не торопись, Яша, с выводами. У ДК тормознуть или как? Может, у церкви? Там тоже интересно нынче. Преподобные Зосима и Савватий в полный рост… Музей, короче, открыли, только вход теперь по билетам.
— Лучше у ДК.
Директор притормозил у Дома культуры и велел ждать его на обратном пути около шести вечера. Ему хотелось, чтобы Калинкин смог сходить куда-нибудь, скажем в городской кинотеатр, а может, и в ресторане пообедать. И он незаметно сунул в куртку тракториста десять рублей.
«Это ему на праздничное настроение, — решил он. — Пусть отдохнет как следует, купит чего-нибудь».
Районный Дом культуры оказался на запоре со всех сторон, и Калинкин, обойдя его кругом, свернул в сторону главной улицы.
— Пиво-воды, — прочитал он на углу одноэтажного дома. Войдя внутрь, он быстро окинул помещение острым взглядом и, сняв шапку, направился к мужикам, чем-то похожим на него самого.
— Ку-ку, ребята? — осторожно спросил он.
— Пока ку-ку, — ответил бородатый здоровяк с таким же острым взглядом, как у Калинкина. — Ты что, с вахты сбежал? — поинтересовался он.
— Сбежать-то сбежал, да в кармане дырка, — чистосердечно признался Калинкин.
— Не бери в голову… — сурово буркнул бородач. — Кружку неси.