Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
Совсем не ожидал царской милости генерал-адмирал, ни одним словом не обмолвился, но вскоре после похорон Петр объявил ему:
— У Марфы нет наследников, жалую тебя всеми ее вотчинами, службой сие заработал…
Поминал сестру Апраксин с человеком, который знал ее с юных лет, с Андреем Матвеевым. Недавно царь отозвал его из-за границы. В Петербурге была основана Морская академия. При встрече сказал Матвееву:
— Обучай гардемарин, будешь начальствовать академией. Ты един среди наших ученый…
Война со Швецией окончательно переместилась на море.
Петр готовился к отъезду в Макленбург, там находился двадцатишеститысячный корпус для десанта в Южную Швецию. Как обычно, задачи флоту царь излагал генерал-адмиралу:
— Отправишь эскадру Сиверса в Копенгаген, двадцать вымпелов. Сам с галерным флотом жди в Аландах моего сигнала. Ударим вместе, я с юга, ты через Балтику с севера. Возьмем Карла в клещи.
Три месяца ждал приказа адмирал, но царь долго молчал, а потом с негодованием сообщил Апраксину: «Бог ведает, что за мученье с ними, самое надобное время упускают и как будто чужое дело делают».
Все это время «союзники» мутили воду, отговаривались, отмалчивались до осенних штормов. В конце концов датский король испугался русских войск больше, чем шведских, и, подстрекаемый англичанами, отказался от совместных действий…
В Петербурге при первой же встрече царь порадовал Апраксина:
— Повидал твоего племянника старшего, славный малый, толковый шкипер выйдет.
Апраксин в душе порадовался: «Слава Богу, труды не пропали задаром, проросло семя морское…»
А между тем в отношениях с Карлом XII наметились изменения. Пятнадцатилетняя война истощила обе стороны. Петр давно предлагал начать переговоры о мире. Но раньше король и слушать об этом не хотел. По возвращении из Турции его настроения изменились. После поражения под Гангутом, появления русских войск на шведском берегу у шведов действительно «шея стала мягче гнутца»…
Петр спешил в Европу — изыскивать пути к миру и попутно прояснить ситуацию с исчезновением в конце прошлого года царевича Алексея…
Флоту предписывалось крейсировать на дальних рубежах, охраняя подступы к русским берегам. Апраксин в свою очередь предложил:
— Дозволь, государь, прошлую кампанию кораблики наши ракушками обросли, надо бы швецким повестить о нас.
— Что задумал?
— Ежели сподобится где, берега потревожить.
— Добро, но в морскую баталию пока не ввязывайся.
В начале июня генерал-адмирал поднял флаг на шестидесятивосьмипушечном линкоре «Москва». В кильватер ему, растянувшись на несколько миль, выстроились два десятка таких же красавцев. На всякий случай прихватили десант морской пехоты, девять тысяч человек. Эскадра крейсировала от Аланд далеко на юг, к острову Готланд. Неприятель не показывался, видимо, недавний урок пошел впрок. Апраксину приглянулся Готланд, он впервые обошел его со всех сторон. Добрая сотня километров в длину, полсотни в поперечнике, высокие обрывистые берега, холмистые дали, проросшие сосняком. У приглубого берега в устье реки удобное место для десанта. К тому же и пехотинцы засиделись.
— На берегу мирных жильцов не тревожить, — наставлял флагман бравого усатого полковника, ежели есть офицеры, солдаты, полоните. Попадается живность, скотина, гоните к берегу, наши матросы месяц
Все прошло без заминки, высадка была бескровной, с берега доносились лишь редкие выстрелы, а добыча оказалась неплохой — десятки пленных, — а захваченный провиант целый день перевозили на корабли, грузили талями на палубу живую скотину. В матросских кубриках запахло мясными щами…
Три месяца полновластным хозяином бороздила русская эскадра седую Балтику от Ревеля до датских проливов. А шведские моряки в эту, да и в последующие кампании, ничем себя не проявили. Только однажды попалась и сдалась в плен без единого выстрела двадцатичетырехпушечная шнява.
В Петербурге Апраксина приятно удивило письмо Екатерины Алексеевны. «Здравствуй, кум, — писала императрица из-за границы, сообщая разные безделицы, и подписалась: и Твоя кума».
«Вот мы и породнились», — смеялся Апраксин. А скоро друзьям и знакомым генерал-адмирала нашлась причина повеселиться на берегу. Отмечали новую служебную веху — назначение президентом Адмиралтейств-коллегии.
Следующий год обозначился на Балтике мирной передышкой. На Аландах начались переговоры со шведами. И будто нарочно, ко времени. Многие генералы оказались притянутыми к следствию по делу царевича Алексея…
Игру в прятки с царевичем по закоулкам Европы выиграл-таки Петр Толстой.
В последний день января 1718 года крытый возок с Алексеем заскользил, не останавливаясь, в Преображенское. Розыск сразу взял в свои руки царь и предупредил сына: «…ежели что утаено будет, то лишен живота будешь». Через три дня, во время первого же свидания, царевич назвал Петру своих сообщников. Первым из Петербурга в Москву, «за крепким караулом и в наложенных цепях, и на ноги железо», доставили Кикина. Его же первым и колесовали в Москве.
Попутно вскрылась суздальская история о похождениях Евдокии Лопухиной, сосланной в монастырь под караул. Мучительно закончил свою жизнь начальник караула майор Степан Глебов, признавшийся в блудном сожительстве с первой женой царя, — его посадили на кол. Царевич назвал более полусотни фамилий, среди них Петра Апраксина. Его тоже «в железах» повезли в Москву, а Федор Матвеевич предался горестным думам. Однако Петра оговорили понапрасну. Тайная канцелярия розыск вела с пристрастием, но, как написал после освобождения Петр брату, установлена была «моя правда и невинность». А позже отметил, что, возвратившись в Петербург, «брата моего Федора Матвеевича от такой великой о мне печали застал еле жива».
Подлинную картину заговора удалось восстановить лишь после показаний возлюбленной царевича, Ефросинии. Следствие переместилось в Петербург.
Окончательное следствие выявило, что царевич многое скрывал, был далек от раскаянья и чистосердечного признания.
Царь вручил решение судьбы сына на рассмотрение «вернолюбезным господам министрам, Сенату и стану воинскому и гражданскому». В июне 1718 года в новую столицу на Неве для суда над царевичем по вызову царя приехали сенаторы, вельможи, высшие офицеры, духовные иерархи. Сурово и однозначно звучал их приговор: «Смерти достоин». Под приговором первой стояла подпись Меншикова, вторая Апраксина Федора…